Живя с человеком, обычно узнаешь о нем тысячу мельчайших подробностей, но узнать что-либо о Фредди было практически невозможно. Красноречивее всего рассказывали о ней ее волосы: они пахли лишь свежевыглаженными льняными полотенцами. У Фредди не было никаких вещей: ни мебели, ни постеров — вообще ничего, кроме зубной щетки, учебников и пары поношенных шмоток. И эти скудные пожитки ровным счетом ничего не говорили о ее внутреннем мире. Кроме того, у нее не было дурных привычек: она не грызла карандаши и не разбрасывала по квартире носовые платки. Не было и любимого лакомства, скажем, оливок или плавленого сыра. Обычно человек оставляет свой след даже в гостиничном номере, но Фредди была минималисткой. Делая бутерброд с колбасой, она все начисто подтирала, не оставляя на столе ни крошки.
Моя бывшая жена оказалась полной противоположностью: о ее характере можно было судить уже за версту. По всему дому вечно валялись журналы «Вог», «Гурме», «Акитекчерел дайджест» и приходившие по подписке номера «Повседневной одежды для женщин». В ванной было полно ракушек, привезенных с Бермуд, а также разноцветных пузырьков с ароматическими маслами, купленных в Мидтауне. На столе лежал толстый ежедневник, в котором был расписан каждый день ее жизни: теннис, маникюр, депиляция ног, шейпинг, поход к травнику, к аналитику, на матч младшей лиги, на обед с Джули Фей из «Новинок моды с Джули Фей». Из последнего романа Тома Клэнси торчали билеты на концерт, а крутом все было усеяно пилками для ногтей, лаками от «Эсте Лаудер» и вырезками из журнала «Коммершиал ньюс». Посреди стола стояла банка каперсов с торчавшей в ней серебряной ложкой. Конечно, это была лишь верхушка Изабеллиного айсберга, но тем не менее по ней можно было представить и подводную часть.
Когда Фредди ушла от меня, я всю ночь обшаривал квартиру. Она не оставила после себя ничего, кроме пары шпилек, завалившихся за ящик комода, двух длинных каштановых прядей, застрявших в сливе душевой кабинки, и приборчик для приготовления лимонного соуса. Я храню этот приборчик и по сей день, хотя волосы и булавки уже давно потерялись. К тому времени, когда я примчался за ней в Таллулу, она уже перебралась в Калифорнию. Через год жена моего отца (не помню, которая именно) прислала мне вырезку из таллульской газеты, где в крошечной заметке сообщалось, что Фредди вышла за доктора наук Сэма Эспая. Стало быть, тоже за доктора, но уже совсем другого.
Когда мы с Изабеллой поженились, я подарил ей золотое кольцо без камня, сославшись на бедность. Она мне поверила: тогда я был просто студентом-педиатром, которому оставался еще целый год до выпуска. В это самое время Фреддино колечко полеживало в сейфе банка «Либерти». Оно и сейчас там. Жене же я так и не купил бриллиант, быть может, потому, что в глубине души знал: мы с ней расстанемся. Она была золотоволосой красавицей и «лицом» самых модных бутиков Мемфиса и Джермантауна. Тогда мне казалось, что я люблю ее, но теперь-то стало ясно, что я просто хотел семьи. А Изабелла, по-видимому, хотела заарканить врача. Изначально я надеялся стать ангиохирургом, но меня не приняли в ординатуру. Пришлось идти в педиатрию, куда взяли с радостью. Разумеется, это вполне достойная область, но тогда она мне казалась сущей каторгой: ведь предстояло до конца жизни осматривать орущих младенцев и выслушивать бредни их мнительных мамаш. Уже потом я понял, что в этой-то сумятице и заключен весь риск: можно пропустить того единственного ребенка, который действительно болен. Малыша с лимфоцитарной лейкемией, менингитом или диабетом.
Однако заработок педиатра Изабеллу не устраивал. Она пыталась угнаться за женами кардиологов, хирургов-ортопедов, гинекологов и анестезиологов — врачей наиболее прибыльных специальностей. Но будь мой гонорар и много больше, ей все равно не нравилась Таллула. Не нравились выходившие на площадь краснокирпичные фасады. Не нравились магазины одежды, в которых до сих пор продавали дешевые кожаные башмаки, юбки клеш и прочую старушечью дребедень. К ее ужасу, в городишке не водилось ни балета, ни концертного зала, ни даже приличной чайной. Закусочная, по ее мнению, была сущим кошмаром. А уж о пристойном ювелирном магазине, разумеется, и речи не шло. В итоге она ездила в Нашвилл каждый день, словно поход по магазинам «Грин хиллс» и «Белль мид» был для нее священным долгом.
По прошествии двух лет я промотался до нитки. Мой банкир Джордж Кармайкл утверждал, что это просто невероятно: ведь я не вкладывал денег в убыточные компании, не покупал роскошных квартир или домов стоимостью в миллион долларов. И тем не менее я был гол как сокол. Когда я рассказал об этом жене, она зарыдала, а затем впала в бешенство. И на следующий же день заказала себе манто из чернобурки за пять тысяч. А обедая с одним пройдохой риелтором, присмотрела нам пару домов стоимостью около двух миллионов: «хижину» в пятнадцать комнат на участке в двести акров и точную копию Тары на участке в пол-акра.
Со стрессом каждый справляется по-своему. Стыдно признаться, но я начал встречаться с медсестрой-практиканткой с педиатрического отделения — миловидной хохотушкой, напоминавшей мне Салли Филд в сериале «Летающая монашка».
Изабелла пронюхала о ней в два счета. А пронюхав, набросилась на меня с электрическим кухонным ножом. После развода у меня не осталось ничего: ни дома, ни машины, даже стула или лампы и то не осталось. Меня бросила и жена, и «летучая монашка», и обе обчистили, словно стая стервятников.
Тогда-то я и вспомнил о Фредди с ее спартанской неприхотливостью. Насколько все же выгодно ничего не иметь: и воры не тронут, и коллеги не позавидуют, и хозяйство вести несложно. Но на мое горе, Фредди рядом не было, а был лишь пустой банковский счет, куча долгов и профессия, полностью зависящая от заболеваемости детей. Я подумывал уехать — отправиться в Калифорнию и упросить Фредди вернуться ко мне. Однажды я даже сходил в «Булочки Фреда» и попытался расспросить о ней Джо-Нелл.
— Показать тебе пирожные со сливками? — спросила она.
Она оказалась светловолосой и голубоглазой копией Фредди с более пышными бедрами и грудью. Я заметил, что у них одинаковая улыбка и мелкие белые зубы.
— О, конечно, — ответил я. — Да, кстати, как там дела у Фредди? (Дипломатические тонкости были мне напрочь недоступны.)
— Получает уже вторую магистерскую степень, — отозвалась Джо-Нелл, опускаясь на корточки и вытаскивая поднос с выпечкой.
— Что? — изумился я. Я-то не слыхал и о первой степени. В таллульской газете сообщают отнюдь не обо всех достижениях местных жителей. Если событие проходит незамеченным, на то может быть две причины: редактор газеты, мисс Филлис Госсетт, либо не знала о нем, либо
— Я сообщала в газету, — говорила Джо-Нелл, — но об этом ничего не написали. А ведь я сказала Филлис Госсетт, что Фредди работает с китами. Настоящими, живыми китами! А она мне: «Господи, надеюсь, они не проглотят нашу коротышку». Ну разве не стерва? Ведь ей же просто завидно!
— Что ж, это в духе старушки Филлис, — ответил я. Меня это все порядком разозлило, даже пот прошиб. — Вечно злобствует, слыша о тех, кто удачливее нее.
— Да она просто дрянь.
— Завистливая дура.
— Вот что дура, так это точно. — И Джо-Нелл вынула из духовки еще один поднос с пирожными. — Фредди аж диву дается: похоже, ее уважают повсюду, кроме Таллулы. Минерва ей как-то сказала: «Не переживай, Фредди, даже Иисуса не чтили в Его родном городе». Ну, а я-то надеюсь, что мисс Госсетт в жизни не поднимется выше таллульской газеты.
— Уверен, что так и будет. — Я думал, как бы вывести разговор снова на Фредди, но Джо-Нелл в любой ситуации берет дело в свои руки. В результате я купил дюжину булочек со сливками, кучу слоек с корицей, печенья с повидлом и целую упаковку шоколадных пирожных. Все это я отнес в сестринскую педиатрического отделения и оставил там на столе. Сверху возложил рецептурный бланк с надписью: «Лакомиться по три раза в день. Доктор Дж. Маннинг».
Этот шаг стал своего рода поворотным этапом в моей жизни, потому что с тех пор медсестры не давали мне прохода. Я не хвастаюсь, это чистая правда. Один мой разведенный коллега, гастроэнтеролог Дейв Уильямс, говорит, что это просто издержки нашей профессии. Причем успех почти не зависит от
