Элинор уселась поудобнее и принялась перелистывать старые журналы. Я села неподалеку и уставилась в телевизор, где шел выпуск новостей на канале Си-эн-эн.

— Нет, не могу я тут сидеть. — Элинор встала. — Я должна знать, что происходит.

Я ничего не ответила. На своем веку я побывала во многих больницах, в том числе и в этой, и теперь кое-что знаю о них. Все медсестры обожают командовать и держать нас в неведении. Когда моя сестра Хэтти лежала при смерти в Техасе, они расхаживали туда-сюда, словно командующие парадом: время есть, время купаться, время ехать на рентген. Единственное, что они пропустили, был смертный час моей Хэтти.

Элинор поплелась к дверям и нажала на красную кнопку, над которой значилось: «Осторожно! Механические двери». Что-то зашипело, и двери распахнулись. От неожиданности она отпрянула, а затем двинулась внутрь. При этом она так ссутулилась, словно тащила целый рюкзак с кастрюлями. Уж не знаю, откуда в ней эта робость — от Прэев или от Мак-Брумов, — но вот ростом-то она в моего Амоса. В нем было без малого шесть футов.

Минуты три спустя двери снова распахнулись и в зал влетела Элинор. Ее желтые глаза сверкали.

— Видать, плохи дела, — объявила она. — Народ снует туда-сюда, подвозит какие-то жуткие аппараты. Меня мигом выставили и при этом ничегошеньки не рассказали.

— Джо-Нелл ты хоть видела?

— Нет, хотя, поверь мне, изо всех сил старалась. Эти нахалки медсестры еще спросили, близкая ли я родственница. «Куда уж ближе, чем родная сестра?!» — сказала я им. — От волнения она покусывала ноготь. — Тоже мне! Неужто незаметно, как мы похожи?! Но меня все равно выгнали.

Бедняжка Элинор — вся сгорбленная, как миссис Бейли из дома престарелых. Говорят, это от нехватки кальция в костях, но я-то знаю, что недостаток молока тут ни при чем. Все началось с того, что она уже в детстве была страшненькой, а потом ее просто доконала смерть родителей. И разумеется, красота младших сестер только подливала масла в огонь. Джо-Нелл у нас прирожденная кокетка, а Фредди — большая умница. И, как всякая умная девочка, поскорее перебралась в места получше. А мне от моей внученьки остался только адрес с калифорнийским индексом. Сама-то я в жизни не видала никаких китов, но все же отлично понимаю ее: мне тоже нравится все большое. Моя заветная мечта — вернуться в Техас. Там осталась история моей жизни, мои радости и мои горести.

Да только жить надо там, где ты нужен. Нужно шевелиться. Вставать с петухами, варить кофе, поливать фиалки, печь пироги с черносливом, смотреть вечерние новости и ложиться спать. Говорят, жизнь — цепкая штучка. Как-то в семидесятые годы девочки починили наш парник, и у Фредди там прижился сухой черенок без единого корня. Что-то из бромелиевых. Потом она же мне рассказывала, как в Египте нашли зерна пшеницы, пролежавшие в песках тысячи лет. Кто-то их посеял, и — что бы вы думали? — они дали всходы. А Дэн Рэзер говорит, что, возможно, и на Марсе есть жизнь, на этих мерзлых камнях. Я знаю, что и слабейший на вид, будь то пшеничное зерно или человек, может оказаться сильным. Главное, чтобы условия были подходящие.

Тут из дверей вышел какой-то усталый врач в сопровождении двух толстух медсестер. Увидав его, Элинор открыла сумку, выхватила два бумажных платочка и протянула один из них мне.

— Простите, что заставили вас ждать, — сказал нам доктор, взяв у сестры охапку бумаг. На вид ему было едва за двадцать; у него была модная стрижка и широкая лоснящаяся физиономия. — Я доктор Грэнстед, хирург-ортопед, лечащий врач мисс Мак-Брум.

Он пожал мне руку, а потом посмотрел на бумаги.

— У мисс Мак-Брум переломы тазобедренного сустава и бедренной кости. Но возможно, дело не ограничивается этими внешними повреждениями.

— А что с ней случилось? — Элинор даже рот разинула.

— Счастье, что она выжила. — Доктор нахмурился. — Возможно, у нее есть и более тяжелые внутренние повреждения. Артериальное давление и гематокрит постоянно падают, так что я подозреваю внутреннее кровотечение. Скорее всего, это разрыв селезенки: я консультировался с терапевтами. Плюс, я уверен, имеется сотрясение, а то и отек мозга. В реанимации нет штатных нейрохирургов, но, если появится мозговая симптоматика, мы переправим ее в Нашвилл.

— Как она? — спросила я, стиснув платок.

— Не понимает, что вокруг нее происходит, — ответил доктор.

— О господи! — Элинор замахала руками. — Не обращайте внимания! Она никогда этого не понимает и при этом еще дразнит меня. Обычная история.

Доктор моргнул.

— Она ведь не умрет, правда? — Мне снова стеснило грудь.

— Мы постараемся этого не допустить. — Он пристально посмотрел на меня. — Чем скорее начнем операцию, тем больше у нее шансов.

— Операцию? — Элинор снова разинула рот.

— Нужно вправить вывихи, сопоставить отломки и, возможно, зафиксировать их при помощи спиц. Не исключено, что потребуется протез сустава. Кто из вас может подписать документы?

— Наверное, я, — ответила я, поднимаясь.

Я нацарапала подпись, а доктор тем временем уставился в телевизор, где шел очередной блок новостей. В Южной Америке разбился самолет, и это навело меня на странную мысль: вероятно, многие люди становятся жертвами проклятий, даже не подозревая о них. Они живут себе, ни о чем не подозревая, и не видят, что неприятности просто преследуют их: засоренные унитазы, авиакатастрофы, сердечные приступы, крушения поездов.

— Ей ведь уже не поправиться, да? — Я заглянула ему прямо в глаза. Шариковая ручка скользнула из моих рук и покатилась по кафельному полу. Поднимая ее, одна из толстух присела на корточки, и ее колготки затрещали, как сухое полено. «Если наберешь еще хоть фунт, то просто лопнешь! — подумала я. — Хорошо, хоть работаешь ты прямо в скорой помощи».

— Я делаю все возможное, — ответил доктор, с трудом отрываясь от телевизора, — но вам все же стоит оповестить родных. Аварии бывают и похуже, и ей чертовски повезло, что она осталась жива. И все же прогноз не слишком радужный. Знаю, все это очень неприятно.

— Да уж, еще бы, — отозвалась Элинор и приосанилась. — А что за авария?

— Так вам не сказали? Ее машину сбило поездом. — Он переводил взгляд с меня на Элинор, словно прикидывая, насколько подробно можно рассказывать.

Элинор зажала рот руками и стала раскачиваться взад-вперед.

— Сбило по… — просто язык не поворачивался это выговорить. Я рухнула обратно на стул, и у меня снова затряслось колено. А доктор все посматривал в телевизор, шурша своими бумагами. Ему не терпелось отвезти Джо-Нелл в операционную и поскорее искромсать ее. В старину доктор Чили Маннинг узнавал все о моем сердце, лишь пощупав мое запястье. «Может, укольчик успокоительного? — спросил бы он сейчас. — Не то вы, моя голубушка, вся издергаетесь от этой аварии». Это был доктор старой закалки, теперь таких уже нет. Отбывая во Флориду, он предупреждал меня о странностях новомодных врачей. Говорил, что они лечат по книжкам, что им нужна машина стоимостью в миллион долларов, чтобы понять, зачастило ли сердце. Его собственный сын, Джексон, работал в этой самой больнице. Когда-то он ухаживал за Фредди, «ухаживал» не то слово — они даже были помолвлены. Фредди так и не сказала нам, почему у них вдруг разладилось. Я все надеялась что-нибудь выведать, но Фредди укатила в Калифорнию. Думаю, их размолвка как-то связана с тем, что ее выгнали из медицинского колледжа.

— Как же это произошло? — кричала Элинор, округлив глаза.

— Спросите лучше полицейских, — ответил доктор, — и давайте поговорим после операции.

Он развернулся на каблуках и скрылся за двустворчатой дверью, а обе медсестры заколыхались вслед за ним. Едва лишь двери захлопнулись, как Элинор высунула язык.

— Вот ведь хам, — прошипела она, — и как две капли воды похож на хирурга из «Дней нашей жизни», который оказался маньяком.

— Детка, это не мыльная опера, — возразила я, — это жизнь.

— Сама знаю, — буркнула она, а затем взяла журнал и стала рассеянно листать его.

— Который теперь час в Калифорнии? — Я раскрыла свой ридикюльчик и поискала монетку в