В своей памятной книжке Александр записал, как всегда, кратко: «Гулял с Марусей и Колей пешком в Летнем саду. Выстрелили из пистолета, мимо. Убийцу схватили. Общее участие. Я домой — в Казанский собор. Ура! — вся гвардия в Белом зале. Имя Осип Комиссаров'.
Наследник Саша вел свой дневник куда обстоятельнее: «Можно безошибочно сказать, что весь Петербург высыпал на улицу. Движение, волнение невообразимое. Беготня во все стороны, преимущественно к Зимнему дворцу, крики, в которых чаще всего слышатся слова 'Каракозов!' 'Комиссаров!', угрожающие ругательства по адресу первого, восторженные восклицания по адресу второго. Группы народа, пение 'Боже, царя храни'. Всеобщий восторг и громовое 'ура'. Потом призвали мужика, который спас. Папа его поцеловал, сделал его дворянином. Опять страшнейшее 'ура'».
Третье отделение проявило удивительную оперативность, которой странно не хватало прежде. Все лица, замешанные в покушении, были быстро выяснены и арестованы. И государю доложили все открывшиеся обстоятельства.
Покушавшийся — дворянин Дмитрий Каракозов, 26 лет. Учился в Московском университете, но был исключен за неуплату. Сам из провинции. В Москве сошелся со своим родственником по фамилии Ишутин, вольнослушателем все того же Московского университета. Этот молодой человек с преступными целями придумал подпольный кружок.
В это время «столица сошла с ума от счастья», — писал современник. — Все вспомнили свою любовь к Государю, вспомнили все, что он сделал для России! Всюду пение «Боже царя храни».
В театре, конечно же, давали оперу Глинки о подвиге Ивана Сусанина — «Жизнь за царя». Оба баса, исполняющие партию костромича Ивана Сусанина, боролись за право петь в этот день. Арию Сусанина пели под непрерывные аплодисменты.
Другой костромич — «Спаситель» (так звали теперь Комиссарова все газеты) — сидел рядом с царской ложей.
Депеши и телеграммы посылала в Зимний дворец вся Россия. Города, народности, сословия состязались в выражении патриотических чувств. Рабочие в провинции устраивали манифестации в честь государя.
В Москве (откуда приехал вчерашний студент Каракозов) студенты, как бы искупая недавнее мятежное прошлое, отправились процессией с пением «Боже царя храни!» к Иверской иконе Божьей Матери и потом на Красной площади, у храма Василия Блаженного, молились и пели «Спаси, Господи, люди Твоя». Но уже вскоре в этом ликовании появился погромный акцент. На улицах объявились некие рьяные, но весьма пьяные патриоты. Они срывали шапки с прохожих, которые недостаточно ликовали, и всех «длинноволосых в очках» (так ходили студенты) волокли в полицейский участок.
Пока население столь восторженно ликовало по поводу спасения царя, в столице шепотом начали рассказывать совсем иную версию покушения. По этой версии, Каракозов попросту промахнулся. Что же касается Комиссарова, то он стоял в толпе у сада и глазел на царя. После выстрела он вместе с другими был схвачен на месте события и отправлен сначала в генерал-губернаторский дом. Оттуда его препроводили в Третье отделение к жандармам. Он уже думал, что погиб. Но, оказалось, начальство, узнав что Комиссаров из Костромы, тотчас решило создать нового Сусанина. Так начался путь этого «спасителя» на вершины славы. Вся Россия торопилась излить на него свой благодарный восторг. Священники с церковных амвонов именовали его ангелом-хранителем, поэты называли его «смиренным орудием промысла Господня». Ему дарят многоэтажный дом, его жена бродит по Гостиному Двору, закупая шелка и бриллианты и представляясь кратко: «Я жена Спасителя...». К большому смущению купцов.
Комиссаров-Костромской закончит свою жизнь безвестно в провинции — умрет, как писали злоязычники, «от белой горячки».
ПОПАЛИ!
В день, когда было совершено покушение, Достоевский буквально ворвался в квартиру поэта Майкова: «В царя стреляли!». Майков «каким-то нечеловеческим голосом»: «Убили?». «Нет... спасли... благополучно... Но стреляли... стреляли... стреляли!» — в отчаянии повторяет одно слово Достоевский.
Впрочем, писатель знал: на самом деле
Так что попали. Ибо поразили великую ауру неприкосновенности священной особы государя. И царь это понимал.
РАСПРАВА
Пока страна ликовала, Александр был в бешенстве. Из Павловского дворца в Петербург примчался Костя, с детства помнивший, как опасен, подчас безудержен гнев брата. Умолял не спешить, помнить главный лозунг — «Ни слабости, ни реакции». Но напрасно. Александр жаждал мести. Он дал свободы, и что получил в ответ? Кровавые прокламации, поджоги, и вот теперь — пулю. Так что царь должен был вспомнить предсмертный сжатый кулак отца — его завет. И он вспомнил, весьма огорчив Костю. Александр подписал указ о создании Следственной комиссии во главе с генералом Муравьевым. Тем самым Муравьевым-Вешателем, кроваво усмирившим Польшу. «Нигилисты» должны были понять: власть больше не церемонится с ними.
Так закончилась цепь этих странных событий: непонятные условия содержания бунтующих студентов, в результате которых родились безумные прокламации, страшные пожары с ненайденными виновниками и, наконец, подпольная организация, о которой знало множество людей, но почему-то не знала полиция. И вся эта подозрительная цепь закончилась выстрелом. В результате, государь захотел исполнить мечту ретроградной партии — начать расправу!
Царь велел привезти во дворец Михаила Муравьева. Изумленного и счастливого генерала привезли в Зимний дворец. Во дворце эта многопудовая помесь бульдога и бегемота, человек с тигровыми глазами, попросил головы своих прежних врагов — либеральных бюрократов. «Все они — космополиты, приверженцы европейских идей» (это было его главное ругательство). И Александр согласился прогнать вчерашних друзей.
В несколько дней Муравьев разгромил всю либеральную партию. Его заклятый недруг, князь Суворов, потерял генерал-губернаторство в Петербурге, пал и прежний начальник Третьего отделения, друг царя, князь Долгоруков. Уволен в отставку ставленник Кости, министр просвещения Головнин, как «распустивший молодежь». Всех их Муравьев заставил уйти. Вместо Головнина министром просвещения был назначен знаменитый ретроград, граф Дмитрий Толстой, которого вскоре назовут «проклятьем русской школы».
Среди отправленных в отставку был и губернатор Петербурга, некто Лев Перовский.
Его дочери Софье было тогда всего двенадцать лет. Через 15 лет террористка-народоволка Софья Перовская будет стоять на Екатерининском канале — там, где мы оставили Государя. И по ее плану будут действовать бомбисты.
ПАДЕНИЕ ВЕЛИКОГО ГРАЖДАНИНА
При известии о назначении Муравьева столицу охватил ужас. Все помнили, как он сжигал деревни в Польше, вешал ксендзов, ссылал в Сибирь целыми семьями. И понимали: если Муравьев, пощады не будет. Начались допросы подозрительных. Как писал Салтыков-Щедрин: «Петербург погибал... Какие страшные люди восстали из могил... Все припоминалось, вымещалось и отмщалось. Отовсюду устремлялись стада «благонамеренных». В муравьевскую комиссию на допросы волокут буквально всех — литераторов, чиновников, офицеров, учителей и учеников, студентов, мужиков, князей и мещан. Следователям позволено издеваться над «нигилистками». И они спрашивают у девушек-курсисток, скольких мужчин они имели? Грозят выдать желтый билет проститутки, если те не ответят...
Паника и страх царят в столице. И все чаще вспоминают о расправе Николая I после разгрома восстания декабристов. Причем самыми нестойкими (как и тогда) оказались некоторые главные либералы!
Испугался Некрасов. Наш великий поэт испугался и за свой журнал «Современник». Некрасов
