тем, что могут поведать им чувства. Они не понимают, что действительность — сказка, некое предчувствие, появившееся ещё прежде, чем они были в состоянии думать об этом.
Сам я ребёнок-переросток. Я такой же тонкокожий, как их сверстники, вновь прибывшие в этот мир. Я никогда не вырасту.
Я никогда не успокоюсь. Я всегда беспрестанно бодрствовал. И хотя мои ближние по-своему также бодрствуют, хотя они едят, пьют и ходят на работу, — они спят.
Шумные и энергичные, бегают они в этом мире и копошатся, ползают по земному шару во Вселенной, как сказочные персонажи из плоти и крови. Но они не бодрствуют. Они спят сном Спящей красавицы из обывательской прозы жизни.
11. МНЕ БОЛЬШЕ НЕЧЕГО добавить. Я имею в виду, что высказал уже свою точку зрения. (В действительности, у меня только одна точка зрения. Точно так же, как существует лишь одна действительность.)
Я повторил одно и то же двадцатью одним способом в надежде, что хоть какое-то предложение или слово встретит отклик единомышленника. Но люди не отзываются! Они даже не поморщатся. Они сосут сладости, шуршат обёрткой от шоколада. Им так чертовски удобно! Только было бы что-нибудь сунуть в рот!
Ха-ха!.. Даже если ущипнуть проходящего мимо за руку и рассказать ему, что жизнь — загадка, всё равно не поможет. Он не хочет этого понять, не может этого понять! Природа защитила его от такого рода опасностей. Если кричать до хрипоты, что жизнь — коротка, всё равно не поможет. Всё это бесполезно. Слова не вызывают никакой реакции вообще. С таким же успехом можно ущипнуть жирного поросёнка и рассказать ему, что его скоро заколют. Возможно, он глянет на тебя. Глянет пустыми, ничего не выражающими глазами.
Ты — сказка. Но сказка не для самого себя. Ты — сказка для Бога, — если Бог существует. И ты сказка для какого-нибудь аутсайдера, для какого-либо джокера в колоде карт.
В сознание моих ближних, должно быть, заложен какой-то врождённый механизм, запрещающий им думать о том, что жизнь — тайна. Они рождены с какой-то защёлкой в голове, блокирующей их мысль и не позволяющей им думать дальше расстояния от руки до рта Они сосредоточены лишь на том, каков мир есть — или каким он будет, каким должен быть… Однако поразительному факту
А называть жизнь тайной — экзальтация. Ибо всё следует законам природы.
Вы
Всё, взятое в целом, — в полном порядке. Горшки с цветами стоят на подоконнике, дети легли спать, и земля движется своим путём вокруг солнца.
Словно бы «законы природы» — не таинственны вовсе!
Но для обывателя это не так. Для него законы природы — очевидное продолжение законов семьи и общества Подобно тому, как полиция обеспечивает порядок на улицах, наука соблюдает законы и порядок разума. Если что-то всё же не в порядке — последней апелляционной инстанцией придирчивости и самодовольства является духовенство.
Обывателю хочется только удобств. Он ест и пьёт всю жизнь напролёт, он словно водосточная труба, через которую протекает жизнь до тех пор, пока он однажды не перекатится на спину и не умрёт, пресытившись днями жизни.
Даже если я никогда не успокоюсь и не удовлетворюсь положением вещей, даже если все без исключения часы дня такие же, как первый и последний, то есть единственный, я каким-то образом свёл баланс.
Мир — безумен. Либо это так, либо мир в полном порядке, а я безумен. Но что хуже всего? Если безумен мир, значит, я — единственный нормальный. А что, если существует на свете нечто лучшее, чем мир, который нормален, а я — единственный, кто безумен?
Существует ещё третья возможность. И это — та, которую я больше всего ненавижу. Я переживаю происходящее в мире столь сильно и напряжённо, что постоянно должен прикрывать глаза из-за боязни ослепнуть. Но ничто из всего того, что я вижу вокруг себя, не создаёт впечатления, будто оно переживает самоё себя. Что это означает? Это может означать, будто я — единственный, кто существует, а всё другое — лишь нечто, внушённое мной самому себе. Ведь от призрачных, похожих на сон картин нельзя требовать, чтобы они переживали самих себя. Или это возможно? Я не знаю. Но мне не по душе мысль об одиночестве в космосе. Тогда всё-таки лучше быть сумасшедшим.
Так же верно, как то, что я живу, так же верно, как то, что я бодрствую и что действительность мне не снится, — у меня есть ещё возможность отступления. Я могу ещё, вероятно, закрыть глаза на невозможное и стать как другие. Это состояние наверняка можно привести в норму с помощью психиатра или хирурга — или, может, длительными пробежками, холодными обтираниями и тяжёлой работой. Это наверняка может заставить меня согласиться с тем, что это — я, а не окружающий мир экзальтирован. Во всяком случае, должно быть, мне не мешало бы себя приукрасить, дабы найти место в рядах и смешаться с другими. Но это меня не соблазняет. Я выбираю возможность остаться единственным, кто знает, что такое — странное, единственным, кто знает тайну.
12. КОГДА Я УМРУ, мир избавится от сумасшедшего. Либо это так — либо мир потеряет единственного нормального человека. Тогда больше не будет иметь никакого значения то, кто был безумцем — я или мир. Независимо от всего — последнее слово за этим миром.
Рассказывают, что редактор, переживший критика всего на несколько недель, рисковал своим служебным положением, добиваясь, чтобы длинная статья его друга была напечатана полностью.
Вообще-то, редактор и обнаружил её среди оставленных коллегой бумаг. А если это не так — как шептались по сторонам, — редактор сам написал статью. И тогда — как говорили, — он сделал это, дабы почтить память старого друга и коллега.
Абсолютно случайно редактора похоронили на том же кладбище, что и критика-искусствоведа. Ещё прежде могила коллеги заросла, она — всего на расстоянии нескольких метров отстоит от могилы редактора.
Шепчутся ли они друг с другом на месте своего последнего упокоения, останется здесь не сказанным. Ибо о подобных вопросах при любых обстоятельствах, находящихся вне пределов нашей компетенции, судить не нам.
Однако ветер, ветер шепчет в траве над земными останками наших героев. А мир таков же, как и прежде.
По-моему, он снова встал на место.
