Остаётся лишь одна последняя возможность. Бог сотворил мир, но до этого он создал самого себя.
Мысль об этом столь здрава, столь разумна, столь наивна и столь проста, что она соответствовала объёму учебного материала детского сада в нашем культурном окружении в течение нескольких тысячелетий. Если же придирчиво рассмотреть эту мысль, придётся всё равно от неё отказаться. Подобную мысль следует назвать парадоксальной, чтобы не сказать — обманчивой. Или искалеченной.
Она — как змея, кусающая саму себя за хвост.
Второй раз за пять минут мы освободились от проблемы. Мы проделали фокусы мартышки. Мы спрятали наши головы в песок.
То, что мы называем Бог, это — наскоро найденное промежуточное звено, спасительная планка логики для душ, терпящих бедствие на море. Невозможное, безумное остаётся столь же непоколебимым как с Богом, так и без него.
4:0 и нокаут.
5. НИКАКОГО ПУТИ мысленно не найдёшь. Для меня — это абсолютный постулат. Действительность не поддаётся пониманию. Мир — противоречие самому себе.
За повседневной оболочкой надёжности — мир настолько невозможен, что скоро я буду не в состоянии дольше пребывать здесь. Для того, кто не дал поглотить себя стирке пелёнок и семейным проблемам, мир — непрерывная провокация. (Семейные проблемы! Только у мартышек есть «семейные проблемы». Сам же я пытаюсь быть человеком.)
— Откуда происходит мир? — спрашиваю я.
Я повторяю:
— Откуда происходит мир?
Семьсот раз на дню задаю я себе этот вопрос. Но всё бесполезно.
Мне хотелось точно и основательно исследовать действительность, найти объективное объяснение — или ответить на этот вопрос самому. Но даже если я нахожусь в центре предмета своего исследования — даже если я ем, и сплю, и думаю в это время, — все мои усилия напрасны. (Что толку думать, говорил я. Теперь необходимо внести ясность в
Мир — это невозможность. Но он неизменно выдаёт себя за действительность. Таким он, вероятно, многими и воспринимается. Меня самого следует назвать достопримечательным исключением, джокером в колоде карт. Зато я абсолютно уверен в своём деле. (Могу заверить, что оспаривать тот мир, в котором, как общеизвестно, ты бродишь вокруг, да и около, — задача вовсе не благодарная.)
Можно проснуться после неприятного сна и отмахнуться от мира снов сразу же после того, как очнулся. Но не так обстоят дела с действительностью. Она не сделает даже ни единого шага назад. (Когда я утром просыпаюсь, мне всё чаще и чаще случается пренебречь действительностью и снова погрузиться в сон. Но вовсе не потому, что мои сны имеют некое преимущество перед тем, как и где я просыпаюсь. Сон может быть столь же безумным, столь же абсурдным. Однако — мой пуант — такой сон не реален.)
Внесём ясность — запишем на скрижалях. Между мной и миром не наблюдается больше никакого понимания. Я — вышел из игры. За исключением того, что основал какое-то новое общество. А разрыв с миром — окончательный, бесповоротный. Это становится всё яснее и яснее с каждым прошедшим днём. Мир тянет за один конец — а я, я — тяну за другой.
Что такое? Неужели это так важно? Я задаю себе вопрос: не представляет ли моя точка зрения общий интерес?
Я отделился от этого мира. Я парю в пустом пространстве. Там — одиноко, господа!
6. ВСЕГДА ЛИ БЫЛО ТАК? Неужели моя жизнь всегда была так же мрачна?
Столь далека от этого!
Поначалу было лишь нечто, время от времени осенявшее меня. Я мог видеть это в камне, в рисунке ландшафта, в животных. Я видел это во взгляде случайного прохожего, в жесте старой дамы или в комическом происшествии в трамвае.
Через равные промежутки времени, просыпаясь утром после долгой ночи, я ощущал будто бы некое содрогание в теле. Словно какой-то рывок в самом себе. Это ощущалось всё явственнее и явственнее. Итак, о мире. Именно о нём мы постоянно говорили. Это он ощущался мной всё отчётливей. Контуры его становились всё более резкими. Всё более крупными, более необузданными и более назойливыми, чем прежде.
Теперь — днём — каждые пять минут я думаю об этом. (Я не сказал, что не думаю. Я утверждаю лишь: мысли мои ни к чему не приводят.) Каждое утро именно это — первое, что приходит мне в голову. Это и последнее, что мучает мой бедный мозг, прежде чем я засыпаю вечером.
Я научился лучше управлять своими мыслями, или они научились лучше управлять мной. Мне нужно лишь положить руки на колени, и я ощущаю это, ощущаю с головы до пят. Это — в каждой пóре моего тела, в каждой его клеточке. Думать о чём-то другом ничуть не помогает. Я всё равно ощущаю это, ощущаю изнутри, ощущаю, как это царапает меня под кожей, ощущаю, как это давит на мою грудь. Раз давит, значит, оно здесь. Теперь это со мной, теперь я хожу повсюду и ношу его. Теперь я — это нечто редкостное, невозможное. (Может ли тело быть мономаном? Может, мне не хватает какого-либо гормона? Витамина? Минерала? А может, что-нибудь, наоборот, в большом избытке?)
Щекотливость — или сложность, запутанность вопроса — и состоит именно в том, что моё «я» волнует меня. Я — часть того круга, из которого хочу вырваться. Я — словно призрак на охоте за призраками. Я не нахожу то, чего ищу, — просто-напросто потому, что я и есть призрак.
Я описываю дилемму, которую вынести невозможно. Но выбора у меня больше нет. Я не успокоюсь, прежде чем не найду решения этой загадки. Стало быть, я никогда не успокоюсь. Во всяком случае, не раньше, чем упаду мёртвым.
Иначе — невозможно. Но я не сдаюсь.
7. В настоящее время есть нечто, что особенно беспокоит меня. Я сам — редкостное, невозможное явление… И я вижу это во всём, что окружает меня. Подобно электронам вокруг атомного ядра, вращаются все мои мысли вокруг того, что я существую. А кое-что существует вообще. Из этого исходят все мои мысли — и туда возвращаются они обратно. Однако — и это как раз и мучает меня, — кажется, я — единственный, кому это ясно.
Я вовсе не какой-то там особенный. Другие такие же, да, и они тоже. Я чую это на расстоянии. Когда я целиком погружаюсь в какое-то дело, я тотчас же вижу нечто невозможное в человеке, идущем мне навстречу. Он такой же неправдоподобный, как и я. Такой же заколдованный. Такой же наэлектризованный. (Анероид![99] Живая кукла!) Разница — огорчительная разница заключается в том, что он непонятен самому себе. Он ничего не замечает. Словно он сидит на пылающей печи, не чувствуя этого. Я вижу по выражению его лица, выражению невежественности, игривости и возбуждения, что он об этом не знает, что он никогда об этом не думал.
И более того, я вместе с тем понимаю, что было бы безнадёжно пытаться рассказать ему об этом. Он всё равно был бы не в состоянии это осознать. С него вполне достаточно того, что он торгует мужской одеждой. Более чем достаточно. Это меня пугает.
Мне ясно: со стороны может показаться, будто я упиваюсь своим замкнутым существованием. Почему я не выхожу в свет и не делюсь своими переживаниями с другими?
Эврика! В самом деле, возможно ли заставить этот мир понять, что он — загадка? Безмерно скорбя и в глубочайшем отчаянии, я должен ответить безусловным «нет!». Я возвещаю это не без основания. Я говорю, подводя итог длительного опыта.
