Абердинширу — земле этой песни. Во времена земледельцев Бронзового Века песня впервые вторглась в те земли, которые иногда называют Шотландией, но которые лучше воспринимать как юго-западную Скандинавию. Здесь песнь тех, кто устанавливал круги с лежащим камнем, сохранились на века в человеческих сердцах, живя вечно новой жизнью на человеческих устах, созвучных неумирающей музыке и тоннам накатывающей на берег воды. История этой части Шотландии, как и многих других пограничных областей — история штормов и бурь; но яростные воды Северного Моря сохраняли восточную границу Абердиншира нетронутой. Таким образом, работа диалектика состоит в том, чтобы внимательно выслушивать квалифицированного и неквалифицированного рабочего, с тех пор как вся человеческая история этой земли окутана мелодичным говором пролетариата. Языки Пиктов, Кельтов, Норвежцев, Африканцев и Саксонцев соединились в местном диалекте.

Именно это культурное перекрестное опыление, действующее через обычный язык, определяет рабочий класс как прародителя всех богатств человечества. Голос пролетариата исправляет и компенсирует отсутствие равновесия в буржуазной истории, долго сдерживаемая мощь стремительно вырывается наружу. Он может быть меланхоличным, но несравненная, спокойная печаль природы, глубокая общность сознания, на которое в течение столетий было наложено гипнотическое проклятие одиночества, величественности покоя, невероятного очарования тихих мест, есть порождение глубокой мысли, неиспорченной идеалистическими извращениями буржуазной жизни. Теперь, когда Алан исчез внутри меня, его отравленное копье больше не представляло угрозы. Я никогда больше не встречу его. Мы никогда не расстанемся. И только путем восприятия грубой материи моего тела и производимых им выделений, я буду способна постигнуть мое исторически обусловленное место в этом мире.

Ощущение цельности и единства сопровождало меня, когда я с трудом брела в одиночестве, и в то же время не в одиночестве, назад к машине. Когда я проезжала через Гримонд, то подобрала хитчхайкера, сказавшего, что его зовут Каллум, и он изучает геологию в Университете Глазго. По мере того, как мы говорили, берег начал становиться крутым и скалистым, причудливо изрезанным небольшими бухточками или довольно внушительными глубокими расселинами. Я предложила выйти из машины и пройтись, так как ни один человек, интересующийся геологией, не должен просто так пройти мимо Буллерс оф Бучан. Этот знаменитый наземный ориентир — огромная впадина в скале, вдающейся в море и открытой на вершине, морская вода проникает внутрь через эту величественную арку, сотворенную природой, в эту естественную гавань могут проходить лодки и стоять там в безопасности. Вокруг вершины пролегает тропа, в некоторых местах такая узкая, что путешественник должен идти рука об руку со страхом, так как глубина здесь около 30 саженей, и вода плещется по обоим сторонам. С юга и севера расположены небольшие бухты.

Рядом стоит особняком огромная скала, отделенная от берега узкой и очень глубокой расселиной. Эта скала словно пробита насквозь посередине — как раз между водой и вершиной, и во время сильнейших штормов волны перекатываются через нее чрезвычайно громко и стремительно. По бокам, как и на соседних утесах, плодится множество моевок. Молодые моевки — местный деликатес, который подают небольшими порциями перед обедом, чтобы возбудить аппетит, но, из-за их зловонного запаха и вкуса, кажется, будто они с большей силой производят обратный эффект. Мне однажды рассказали об одном честном джентльмене, который впервые попробовал эту закуску. Он расправился с шестью моевками и с огромным нетерпением объявил, что, съев полдюжины, не почувствовал себя более голодным, чем в начале трапезы.

Я сказала Каллуму, что мы должны заняться сексом на краю скалы, а затем скатиться с нее вниз, когда достигнем одновременного оргазма. Каллум не посчитал это хорошей идеей, поскольку дождь, судя по всему, мог начаться снова, и земля была уже пропитана влагой. Он предложил пойти к машине и заняться любовью на заднем сиденье. Его предложение поразило меня типично мужской фантазией, и я пресекла это в зародыше, сказав, что, если мы не собираемся заниматься сексом под открытым небом и под шум ревущих волн, то можем с таким же успехом поехать обратно в Абердин, где комфортно потрахаемся в моей комнате. Этот сценарий оказался вполне приемлемым для хитчхайкера, поэтому мы вернулись к машине. Каллум попытался было втянуть меня в разговор, но его речь раздражала меня, и мы в абсолютном молчании ехали вниз по Кинг Стрит, вверх по Юнион Стрит и по Юнион Грув.

Каллум захотел зайти в туалет, когда мы вошли в квартиру. Лампочка перегорела, запасной у меня не было, так что я выкрутила лампочку в коридоре и отнесла ее в мою темную ванную. Пока мой гость справлял нужду, я разделась. Я позволила Каллуму обхватить меня и сунула его блуждающую руку между моими легко разошедшимися в стороны бедрами, где он исследовал своими развратными пальцами тайные прелести сочной влажной щелки в точке соединения моих чувственных бедер. Я откинулась назад на софу, расставив ноги, чтобы доставить Каллуму полнейшее удовольствие от тщательной инспекции постепенно набухающего холмика и полных сладострастных губ моей очаровательной пизды.

Пока мой гость стоял надо мной, я расстегнула его “Левайс”, задрала вверх его рубашку и вытянула его любовный жезл. Я задабривающим жестом взяла его своей хорошо тренированной рукой и осторожно провела пальцами вверх и вниз по стволу и по нависающей головке. Затем, наклонившись к ней, я взяла ее в теплый рот, поиграла с ее кончиком и шейкой своим гибким языком, и стала нежно посасывать, сжимая губы, двигая головой взад и вперед над ней. Я медленно забавлялась с членом Каллума, пока, наконец, он не смог больше выносить моей вкрадчивой ласки и вонзил свой пылающий инструмент в средоточие моей непорочности. Он быстро кончил, совершенно не заботясь о моем удовольствии, поскольку хотел лишь избавиться от напряжения, распиравшего его изнутри. После того как Каллум испытал оргазм, я заставила его обработать языком мою пизду, чтобы я тоже могла позволить себе передышку от страстей, бурлящих внутри меня.

Свет в кухне был на последнем издыхании, лампочка нуждалась в замене, и как только она потухла, стало невозможно готовить. Поэтому Каллум и я прошли вверх по Юнион Грув к “Дежа Вю”. Это хозяйство было недавно переоборудовано из традиционного кафе в бистро. В результате цены увеличились вдвое. Я заказала тапас, а Каллум рыбное блюдо, и счет мы оплатили в складчину. Каллум хотел провести ночь в моей комнате, но я сказала ему, чтобы он даже не помышлял об этом, и разъяснила, как добраться до студенческой гостиницы. Как только я провалилась в сон, мне приснилось, что я была чревовещательской куклой, которой снилось, что она женщина. Я привожу мои сны как сны и это уже дело читателя — решать, сохраняю ли я здравый рассудок, когда сплю, или же эти кошмары есть ни что иное, как вымысел, и Афро- Кельтское социальное “тело” бодрствовало с самого начала.

Я ОСТАВИЛ Анну спать, поскольку она только мешала моему исследованию К.Л. Каллановской “69 мест, где надо побывать с мертвой принцессой”. Кроме того, меня сильно тянуло блевать от бесед, которые она вела со своим воображаемым другом по имени Аллан. Позвольте мне сказать вам, что не так-то просто быть чревовещательской куклой, и мое предназначение делать куннилингус каждой избалованной девушке из колледжа, испытывающей возбуждение от приставаний к неодушевленным объектам, действовало мне на нервы. В любом случае, я не смог бы заняться дома чем-то дельным. Небо было сплошь затянуто облаками, и даже электрическая лампочка в туалете перегорела. Я тщетно напрягал мои глаза, пытаясь читать без освещения.

Я залез в машину. Одна из подружек Анны по колледжу спала на заднем сиденье. Нэнси проснулась, когда я завел мотор. Она немедленно начала жаловаться, что ей надо написать эссе по “Отцу и сыну” Эдмунда Госсе. Я посочувствовал, книга была скучной. Много лет тому назад учитель английского, который на любительском поверхностном уровне занимался драмой, попытался заинтересовать этой работой класс толстых богатых детишек, заставив меня обсуждать ее с ним. Я всегда находил отчеты о детстве в автобиографиях чрезмерно депрессивными, поскольку дети имеют так мало контроля над своей жизнью. Я упомянул в качестве примера “Травяную арену” Джона Хили. Первые главы этой книги, где описывалось детство Хили и время, проведенное им в армии, совершенно утомительны. Затем повествование постепенно разрушалось. Вместо сюжета Хили предложил ряд схем, чье произвольное расположение напоминало нелинейную структуру, использованную Берроузом для “Голого ланча”. Нэнси не отвечала и даже не спрашивала меня, куда мы