– Кажется, вы написали об этом роман? – слова, вылетающие из-за плеча, пахнут застоявшимися пепельницами.

– Именно там я и собрал всех своих персонажей. Я был ночным санитаром на отделении для больных с психическими нарушениями. Ушел оттуда сразу после того, как закончил черновик, однако интереса не потерял.

– Вы должны были получить немало премий, – замечает он. – Может, вы просто испытываете по отношению к этим людям некое чувство вины и называете его интересом?

Я говорю, что вполне допускаю это.

– Однако думаю, дело не столько в людях, сколько в самой загадке. Что такое безумие? Почему эти люди туда попадают? И ваша метафора, если я ее правильно понимаю, означает, что angst современной цивилизации скорее механистичен, нежели духовен.

– Не angst, – поправляет он. – А страх. Страх пустоты. После промышленной революции цивилизация начала испытывать все возрастающий страх пустоты.

Он тяжело дышит, но я знаю, что он не остановится передохнуть – до его коттеджа остается всего несколько ярдов.

– И этот страх, – продолжаю я, – заставляет нас выдумать некоего брокера и внедрить его в собственное сознание, чтобы он увеличивал наши доходы от…

– Мыслительной деятельности, – пыхтит Вуфнер.

– Фиксируя наши доходы и делая разумные вложения? Но он все равно не может быть умнее нас. Мы же сами его создаем. Но в конечном итоге он-то и оказывается той самой подколодной змеей, которая сводит людей с ума. А психология здесь ни при чем.

– Психология мало чем отличается от той белиберды, которую печатает «Калифорнийская хроника».

Я молчу, надеясь на продолжение. И его хриплое дыхание переходит в смех.

– Но вы правы. Это действительно моя метафора. Он действительно является для нас подколодной змеей.

– И от него невозможно избавиться?

Он качает головой:

– А что, если человека загипнотизировать и внушить ему, что у него больше нет этого брокера? Что он прослышал о приезде банковских аудиторов и дал деру?

– Тогда банк обанкротится, – хихикает Вуфнер. – Начнется паника, а за ней последует полный обвал. В эту иллюзию уже слишком много вложено.

Мы почти дошли до его коттеджа, и я не знаю, о чем бы еще его спросить.

– Мы уже экспериментировали, – продолжает он, – с одним методом, совмещающим в себе сайентологическое учение Хаббарда и технику чувственной депривации Джона Лилли. Депривация разрушает личностную самооценку субъекта. Его сосуд. Потом аудитор локализует демона и перепрограммирует его или изгоняет. Такова теория.

– И вы уже кого-нибудь изгоняли?

Он пожимает плечами:

– Разве можно знать наверняка с этими сайентологическими шулерами? А какие планы у вас? Мы работаем всю следующую неделю. Насколько велик ваш интерес?

Это приглашение оказывается для меня полной неожиданностью. Сайентологи и депривационные камеры? С другой стороны, возможность передохнуть от стычек с полицией и внутрикоммунных перебранок была очень заманчива. Однако прежде, чем я успеваю ответить, доктор, прислушиваясь, поднимает руку и останавливает меня:

– Вы ничего не слышите? Мужские голоса?

Я тоже прислушиваюсь. И когда шум его дыхания стихает, я различаю доносящийся из-за изгороди нарастающий топот, словно там идет потасовка взвода солдат. Или игра в бейсбол. Я сразу же понимаю, в чем дело, еще до того, как доктор устремляется к пролому. Это может быть только Хулиган.

Наш автобус в тихом зареве рассвета выглядит столь величественно, будто он плывет над землей, хотя двигатель выключен и Хулиган не сидит за рулем. Он бродит за стоянкой между поблескивающими лужами. Похоже, он уже где-то успел надыбать кислоты и теперь вальсирует за автобусом, швыряет молоток и несет какую-то высокооктановую ахинею.

– Невероятно, но вы все были свидетелями этого движения – одна сотая секунды, а может быть, еще быстрее! Ну и что вы на это скажете, зашоренные скептики? Вы видите, как работают синапсы и сухожилия всемирного чемпиона. Что? Еще раз? Он опять неудовлетворен. Похоже, он хочет повторить попытку и побить собственный рекорд. Три-четыре – считайте обороты – пять-шесть – кто первый? В какой руке?… восемь-девять… в любой. Хулиган, какая разница… одиннадцать-двенадцать-тринадцать…

Он закидывает свое тяжелое орудие за спину и в последний момент ловит его между ног за мокрую от росы рукоятку. А если промахивается, то принимается вокруг него приплясывать, изображая отчаяние, проклиная собственную неуклюжесть, скользкую ручку и даже звезды – за то, что они его отвлекают.

– Промах! Но еще ничего не потеряно! Неужто его претензии тщетны? Стихии находят самое слабое место для своего вторжения. Или его смущают эти многоглазые звезды, пялящиеся на него? – и он снова наклоняется, поднимает из лужи молоток и, рассеивая брызги, начинает вращать его над головой. – Нет, только не он! Не прославленный Мокрорукий Хул! Уберите кинокамеры. Никаких съемок. Это акт самопожертвования…

Я уже неоднократно такое видел, и потому предпочитаю смотреть на доктора. Старик рассматривает это явление из-за изгороди с сосредоточенным вниманием интерна, наблюдающего за патологическим поведением пациента из-за стекла. Однако по мере того, как Хулиган усердствует все больше и больше, сосредоточенность сменяется изумлением.

– Это же и есть демон, – шепчет Вуфнер, – выпущенный из своего котла!

Он отступает от изгороди и поворачивается ко мне.

– Так, значит, доктор Дебори, все это не газетная утка? Вы занимаетесь его изгнанием с помощью химических средств? Очень впечатляюще. А как вы относитесь к угрозе побочных эффектов? – он кладет руку мне на плечо и с очень серьезным видом заглядывает в глаза. – Не превратит ли столь сильная доза человека в то самое, от чего он пытается избавиться? Ах, не смотрите на меня так! Я шучу. Насмешничаю. Эксперименты, которые вы проводите с вашим автобусным семейством, заслуживают самого пристального внимания…

И тут я замечаю, что внимание его уже отвлечено чем-то, что находится у меня за спиной. Это секретарша с маленьким зеленым чемоданчиком и большой розовой подушкой.

– …но об этом в другой раз.

Он пожимает мне руку, желает спокойной ночи и обещает, что мы продолжим обсуждение этой загадки при первой же возможности. До вечера? Я польщено киваю, заранее предвкушая новую встречу с ним. Он советует мне немного поспать и бежит догонять девицу.

Я протискиваюсь сквозь изгородь и направляюсь к Хулигану, надеясь, что мне удастся его усмирить, и он даст мне спокойно поспать хотя бы пару минут. Не тут-то было. При виде меня он начинает скакать, как старая полковая лошадь.

– Шеф! Ты жив! Слава Тебе, Господи! Свистать всех наверх!

Я не успеваю дойти до автобуса, как он уже оказывается за рулем и заводит мотор. Я пытаюсь объяснить ему, что у меня назначена встреча с доктором, но Хулиган продолжает сигналить, автобус ревет, и постепенно к нему начинает подтягиваться разбредшийся народ. Кряхтя и жалуясь, все собираются как поросята к свиноматке, намекая на то, что можно было бы подождать до завтрака.

– Мы вернемся! – заверяет всех Хулиган. – Непременно! Только съездим купить тормозной жидкости, а то она у нас кончилась. Кажется, она называлась «Летящая Рыжая Кобыла», если я правильно помню. И тут же назад! Честно…

Вместо этого он сворачивает на грязную дорогу, на которую не рискнул бы ступить ни один лама, и увозит нас за несколько миль от шоссе, где совершенно случайно оказывается его старинный приятель, занимающийся перегонкой метилового спирта.

Эта старая кожистая ящерица дает нам массу советов, всучивает свое домашнее вино и знакомит со