выступает серебристо-серая слизь. Грудная клетка сотрясается все реже, а блеск черных глаз начинает постепенно меркнуть. Потом, выгнувшись, она издает слабый крик, напоминающий мне звук дедушкиного охотничьего свистка, в который он дует в темноте, пытаясь приманить лису, рысь или кугуара.

Хьюб продолжает пыхтеть и тужиться. Олененок начинает распухать на глазах. Папа смотрит на это еще в течение некоторого времени, а потом говорит: «Брось, Хьюб, она умерла». Хьюб замирает, они с папой кладут ее на пол, и из нее с каким-то противоестественным звуком выходит воздух. Как из губной гармошки Калеба.

Шерри и Джун заполняют ящик из-под яблок лепестками роз и цветами клевера. Мама отыскивает у себя кусок китайского шелка. У насоса собрались все коровы и лошади. Поверх могилы мы ставим большой круглый валун, который мама нашла на реке. Еще до того как мы появились на свет. Папа играет на флейте, Доббс – на губной гармошке, а Джун на ксилофоне, который подарила мне бабушка Уиттиер. Потом Хьюб зажимает между ладоней травинку и дует – она издает точно такой же звук, как олененок перед смертью, – и на этом похороны заканчиваются.

Таким образом, мы остались без «Звездного пути», воскресного ужина, поездки к бабушке с дедушкой и всего остального. Вместо этого папа решил нас постричь. Легли все рано. А на следующее утро, когда вокруг еще стоял туман, с пруда донесся громкий лай. Мама сказала: «Заканчивайте завтракать и собирайтесь, а я схожу и посмотрю, в чем там дело». Она выходит на улицу и устремляется по направлению к дымке. Хьюб встает из-за стола и, потягивая кофе, подходит к окну, но потом лай обрывается, и он возвращается обратно. Джун ставит на стол его коробку с ланчем, и Хьюб тяжело вздыхает. Сначала мне кажется, что он снова разразится руганью, но в этот момент возвращается мама со Стюартом и Лансом. Они прыгают вокруг нее, пытаясь дотянуться до пятигаллонового ведра для ловли пескарей. Мама вся раскраснелась от возбуждения.

«Я сначала решила, что это жаба, которую изуродовала наша старая цапля, – говорит она. – Но когда подошла ближе, то увидела, что она покрыта шерстью! Стюарт лает, а она плавает. Я кричу Стюарту: «Нельзя! Фу!» И тут она как набросится! И я, не успев сообразить, что к чему, поймала ее в ведро».

Это огромная мешетчатая крыса, противная как черт. Передние зубы – как два ржавых долота. Она стоит в ведре на задних лапах и рявкает на нас через край. Хьюб берет ведро, наклоняется и скалится с не менее страшным видом. Пару минут они щелкают друг на друга зубами, а потом Хьюб открывает свою коробку для ланча и запихивает туда крысу – прямо рядом с термосом, бутербродами и яблоком.

– Выпущу ее на лесосеке, – замечает Хьюб и улыбается, повернувшись к Джун.

– Смотри, не перепутай ее с бутербродом, – ухмыляется Джун. – А то еще съешь крысу!

– Во будет классно! – откликается Шерри, как это умеет только она, и выходит из дома ждать автобуса.

– Правда, классно! – подхватывает Калеб.

– Автобус! – кричит мама. – Квистон, ты сделал домашнее задание? Калеб, где твои ботинки?!

Хьюб благодарит всех за завтрак и обещает быть внимательным.

Я не знаю, что я буду отвечать на тему «Чем я помог маме в День матери».

…цветы гибискуса, как толстые мексиканские генералы в своих багряно-зеленых мундирах, шмякаются на камни и бетонные скамейки, нарядные, безвольные и слишком разморенные солнцем, чтобы вернуться к высокому статусу своих ветвей. Возможно, они попробуют это сделать позднее. Но сейчас – сиеста…

– Куда это годится! – кричит седой, коротко стриженный американец, приехавший из Портленда, – его лицо пятидесятилетнего мужчины покрыто потом, а новенький додж «поляро» стоит за тягачом, доставившим его к Управлению дальнобойным транспортом. – Пять тысяч миль – и три замены!

Стоя в Пуэрто-Санкто в Мексике, он адресует свою филиппику в Таксон, штат Аризона, где приобрел последнюю коробку передач. Предыдущая была куплена в Оровилле, Калифорния, где он расплатился без возражений, так как при такой нагрузке она имела все основания полететь. Но потом в Таксоне, а теперь еще одна – меньше чем через неделю! Это уже многовато.

– Это ни к черту не годится! Я вытащу эту проклятую штуковину и отправлю вам обратно первым же поездом, который будет идти в ту сторону! Надеюсь, вы будете действовать с такой же поспешностью. И надеюсь вовремя получить от вас новую коробку, чтобы мы могли успеть на фестиваль в Гвадалахару через неделю! Не понимаю, как можно так работать!

О чем он умалчивает, так это о том, что тащит за собой трейлер длиной в двадцать четыре фута.

– Я уже десять лет езжу на «додже». Не стану я портить свои с ним отношения из-за какой-то ерунды!

Он бросает трубку и поворачивается ко мне, так как я являюсь его ближайшим слушателем.

– Надеюсь, теперь эти грязные обезьяны в Таксоне зашевелятся, а, как думаешь, Рыжий? – Он склоняется ко мне, как будто мы с ним старые знакомые. – На самом деле они не так уж плохи. И вряд ли мне удастся найти здесь механика, который хоть отчасти бы походил на этих аризонских парней.

Это доказательство превосходства янки наполняет его такой любовью к соотечественникам, что он даже не обращает внимания на мою щетину.

– А как тебя зовут, Рыжий? Ты чем-то похож на моего старшего сына, если тебя побрить.

– Дебори, – отвечаю я, пожимая его протянутую руку. – Девлин Дебори.

– И что тебя привело в эту глушь, Дев? Сейчас попробую догадаться. Ты, наверное, фотограф- натуралист. Я видел, как ты снимал эти опавшие цветы.

– Ничего похожего, – отвечаю я. – Да и фотоаппарат-то не мой. Мне его отец дал. Я в прошлом году приезжал сюда вместе с ним и с братом, и мы не сделали ни одного снимка.

– Так теперь он послал тебя, чтобы ты привез ему недостающие воспоминания? Наверное, это место произвело на него гораздо более сильное впечатление, чем на меня.

– Опять ошибочка. Он послал меня сюда за прыгающими бобами.

– Прыгающими бобами?

– Мексиканскими прыгающими бобами. В прошлом году он познакомился здесь с механиком, который занимается разведением прыгающих бобов, и купил их у него на сто баксов.

– Прыгающих бобов?

– Пять галлонов. Он хочет вставлять по бобу в каждую кварту своего мороженого, чтобы привлечь покупателя. У нас есть маслобойня и молочная ферма.

– Как тебя, Дебри? Типа – заросли? – он подмигивает, давая мне понять, что это шутка.

Он смеется.

– Но ты все равно напоминаешь мне моего сына. Может, зайдем в бар после того, как ты позвонишь? И проверим, не напоминаю ли я тебе твоего старика.

Он снова подмигивает и направляется к гостинице, с проказливым видом приветствуя остальных туристов, дожидающихся возможности связаться с домом.

Я обнаруживаю его у бассейна сидящим под зонтиком. Вид у него уже не такой уверенный, и теперь он размышляет, не следовало ли вместе с коробкой передач затребовать хорошего американского механика – он мог бы оплатить ему дорогу, а потом потребовать компенсацию у фирмы. Я замечаю, что среди мексиканцев тоже есть хорошие механики. Он признает, что кое-что они безусловно должны уметь, чтобы разъезжать на своих подержанных автомобилях, но разве они могут разбираться в современных автоматических коробках передач? Он снимает солнцезащитные очки и снова переходит на доверительный тон:

– Можно найти самого лучшего карбюраторщика, поручить ему дело, в котором он не разбирается, и ни к чему, кроме неприятностей, это не приведет. Уж ты мне поверь…

Эта неопровержимая истина плюс спиртное несколько улучшают его настроение. После второго стакана сиграма с севен-апом на его лицо возвращается ухмылка, а резкие нотки паники из голоса исчезают. К концу третьего стакана он разражается лекцией о подстерегающих человека на тернистом жизненном пути бедах, причиной которых, по большей части, являются некомпетентные оболтусы, сующиеся не в свое дело. Они-то и становятся источником бесчисленных неприятностей. Чтобы прервать его тираду, я задаю ему совершенно невинный вопрос – один ли он путешествует? Он как-то странно прищуривает глаз, окидывает взглядом мою бороду и рюкзак и с подозрительным видом сообщает, что с ним жена.