реагируя на оклики хозяев; задолго чув­ствовал и ждал моторку, привозившую нас с кучей дачного барахла. Он ведь узнавал это тоже по каким?то деталям? И все это само тоже есть деталь чего?то. Важная деталь.

Природа же вся целиком состоит только из деталей, какой бы ошарашивающе гло­бально–сенсационной она ни пред­ставлялась: огромные волны ? из капель и брызг; сверкающие горные вершины ? из микроскопических шероховатостей камня и глад­кости льда; бескрайнее зеленое лесное пространство за бортом вертолета ? из рас­тущих на ветках и уже опавших хвоинок; плавные очертания песчаных барханов ? из песчинок; парящий орел ? из мозаики перьев; сами перья ? из невидимых глазу пластинок– бородок…

Я не про абстрактную диалектику дискретности бытия, а про то, как все это вос­принимаю кожей… Неисчерпаемые дета­ли окружающего мира ? это топливо, кото­рое питает мой внутренний мотор; все они ? внешние Части, составляющие мое внутреннее Целое….

Мне никогда не бывает скучно, потому что я всегда где?то, а любое всегда и любое где?то ? это бесконечное множество деталей пейзажа, интерьера, внешности, пове­дения, интонаций, света, звука, вкуса и проч.

«Скучность» места не имеет значения. Даже, наоборот, она порой желанна, как противоядие заведомо экзотическому «шику», мешающему восприятию деталей. Ве­ликую Китайскую стену любой заметит, и ей любой поразится. А вот рассмат­ривал ли кто?нибудь когда?нибудь облупленную краску на табличке с давно уже устаревшим расписанием 337–го автобуса на остановке в Балашихе? Не очевидно. А ведь эта деталь есть, и она для чего?то есть.

Так вот, для меня несомненно/ что она ? полноценная часть разнообразия и кон­кретности окружающего мира, без кото­рых мой внутренний мир, мое внутреннее «я» просто развеются в никуда, и все…

Настораживающая меня самого страсть к собирательству ? оттуда же. Детали. Не могу пройти мимо необычного камня, птичьего пера, гнутого сучка. А сейчас уже ? мимо необычного пейзажа, восхода, заката, ракурса на куст держидерева или на го­лый склон холма. Обязательно должен сфотографировать. А разве бывают обычные ракурсы, обычные восходы или закаты? Бывают скучно снятые вещи, фотографии, которые смотреть неинтересно, это да, но сам ракурс и сама вещь в реальности по­чти всегда уникальны и интересны. Так что аппарат теперь с шеи не снимаю…

Кстати, Зарудный собирал в своих экспедициях не только научные коллекции, но и все интересное подряд. Вот уж кто наверняка знал цену деталям. Подозреваю, что он этим порой даже слишком увлекался. Подвиды некоторых птиц он вы­делял на ма­териале, в котором другие систематики никаких отличий не находили.

Помнишь, я в восемнадцать лет нашел в Сибири в тайге человеческий череп? Даже мысли тогда не возникло, что могу его не взять. Сережка Дорогин ? мой капи­тан на байдарке, сначала протестовал, но, увидев мою решительность, смирил­ся, сделав вид, что его успокоили мои уверения в том, что я этот череп отмою. Недавно узнал, что Зарудный тоже хранил найденный где?то человеческий череп. Интересно, смотрел ли он на пустые глазницы, представляя, какая жизнь некогда светилась в них, каким событиям был свидетелем тот человек, на каких деталях останавлива­лось его внимание? (Впро­чем, про «бедного Йорика» наверняка каждый задумывает­ся, кому черепушка в руки попадает…)

Короче, нечего здесь теоретизировать, а, опять?таки, работать надо над собой, ра­ботать; изживать надо врожденное за­нудство. А то куда это годится: образ как тако­вой для меня не очень?то и важен, если нет к нему в запасе десятка незамет­ных на первый взгляд деталей…

Фотография же действительно отличная, молодец. Я только не понял, предмет справа на столе ? это что? Тоже резня? Темная кость? Или светлое дерево?»

С Андрюхами мы тоже посмотрели ястребиного орла, парящего над иранскими го­рами. Пообщались с пограничниками на заставе. Раздавили колесом своего грузо­вика мой верный бинокль, подаренный перед началом аспирантуры родителя­ми. Я непростительно положил его на бампер, он упал, колесо вдавило его в мягкую до­рожную пыль, даже не повредив корпус, но сбив юстировку, исправить которую так и не удалось (Поляков, уезжая, оставил мне тогда до конца сезона свой, ? спасибо!).

Ничего существенного к материалам по фасциатусу мы с Андреями в той поездке не прибавили, но зато посмотрели прекрасные места и провели незабываемую но­чевку вдалеке от поселков, посреди опустыненных увалов.

Остановившись еще засветло, мы быстро выбрали место, следуя рекомендациям Полякова: чтобы обзор был подходя­щий по профилю холмов вокруг долинки ? если повезет, может, шакалов ночью не только послушаем, но и посмотрим.

Шофер экспедиционной машины ? крупный рыхловатый Коля, недовольно, но беззлобно бурчал на все вокруг целый день, а уж упоминание про шакалов оконча­тельно разбило давно надтреснутую чашу шоферского терпения.

? Вы чего, совсем, что ль, охренели? Шакалов смотреть… Мотаемся, мотаемся, целыми днями… А это ведь не ас­фальт, ёнть, по этим ухабам рулить, знаешь ли, Ан­дрей, коэффициент платить надо… Смотри, если ночью они спать не дадут, завтра не поеду никуда, день отдыха.

Неделин, формально являющийся командиром отряда, на которого оформлена академическая экспедиция, молод и крут, но вздыхает с усталым пониманием:

?Ну и грузило же ты, Колюня… Слушай, если ты не перестанешь гундеть, я тебе сейчас тресну в репу, сяду сам за руль, а ты пойдешь пешком, куда хочешь, ? хоть домой в свои Люберцы…

Коля, обиженно насупившись, отходит за машину отлить по малой нужде, продол­жая что?то недовольно бубнить низким басом. Когда мы устраиваем лагерь, он, поев, залезает в свою кабину, закрывает все окна–двери («Комары поналетят, уж я?то знаю»), и вскоре оттуда уже рокочет приглушенный ровный храп, словно оставлен­ный на ночь включенным на холо­стом ходу мотор грузовика.

Полная луна в ту ночь освещала все вокруг, как пограничный прожектор, напоми­ная каждому смотрящему на нее о все­объемлющем могуществе Селены. Майская азиатская ночь опять удивляла меня непривычным россиянину ночным теп­лом (мы сидели даже без футболок, отдыхая от дневной жары). Голые склоны пустынных адыров фантастически белели в лунной темноте, порой заставляя меня встряхивать головой, чтобы вернуться к реальности: так и казалось, что они сияют исходящим из­нутри ровным холодным светом.

Зарудный видел такое же в 1901 году в Афганистане и писал позже: «…Окрестные горы пустынны и совершенно обна­жены, и я представляю себе, какой ужас царит в них летом, в жаркие дни! Ночью, при лунном освещении, они представля­ли ориги­нальный эффект, так как, изобилуя выпариною солей, казались покрытыми снегом. Иллюзия зимы была бы совер­шенно полною, если бы не воздух, который не был зимним (в полночь + 30°С), если бы не летевшие на огонь свечи, за­жженной в палат­ке, бабочки и не кусающиеся комары и если бы не крупные летучие мыши, мелькав­шие перед входом».

Душераздирающий хохот и завывания шакалов раздавались той лунной ночью из?за соседних холмов буквально с рас­стояния в сто метров, а мы сидели и безбожно курили, говоря о разном и считая преступлением спать, когда другим вокруг так весе­ло… (Если вы никогда не слышали ночного песнопения шакалов, вам надо сплани­ровать путешествие в Среднюю Азию специально для этого.)

Мы с Неделиным лишь дивились у костра этим песням, лаю, переливчатому хохоту и повизгиваниям, а Поляков, зани­мавшийся воем шакалов профессионально, перио­дически цыкал на нас или подносил палец к