толстой, как у слона, ножки стола, осмотрелся в поисках стакана, не нашел его и протянул Ирэн всю бутылку. Кречетовская прочувствованно кивнула, приложилась прямо к горлышку, довольно изящно сделала несколько глотков и начала устанавливать бутылку на краю стола с предельной аккуратностью, от которой та в конце концов свалилась на паркет.
— Фуй, какое свинство! — прокомментировала Ирэн, глядя через ручку кресла на расползающуюся по полу лужу мадеры. — Черменский, поди наконец прочь, ты же видишь, что я не расположена… нынче ночью… к дискуссиям… ик! А что у тебя было с этой Грешневой?
От неожиданности Владимир сказал правду:
— Ничего.
— Бе-е-едный… — пропела Ирэн. — А ведь влюблен уж четвертый год… Неужели у нее такое ледяное сердце? Странно все это, господа, ох как странно…
— Что ты знаешь? — не сводя с нее глаз, спросил Черменский.
Ирэн ответила ему пристальным, вполне осмысленным, очень злым взглядом. В ее черных узких глазах бился огонек лампы, делая их похожими на чертенячьи.
— А я знаю, что ты ее любил и любишь! — с вызовом, продолжая в упор рассматривать Черменского, произнесла Кречетовская. — И она тебя любит также! И что та актриса, Мерцалова, кажется, вмешалась тогда между вами, и этот купчина тоже своего не упустил, и вот теперь… Грешнева с ним мучается, а ты — со мной… Как две этих самых в проруби… столкнутся — отплывут, столкнутся — отплывут… Точно как мы с тобой, Черменский… смешно, правда? Ик!!!
С минуту Владимир изумленно рассматривал ее. Затем чуть усмехнулся, отвернулся к темному окну, за которым заполошно метался свет качающегося от ветра фонаря. Медленно сказал:
— Я, похоже, начинаю понимать… Ты прочла тогда Машино письмо?
Ирэн широко улыбнулась. Почти сочувственно проговорила:
— Не понимаю, как ты мог рассчитывать на мою порядочность.
Владимир не ответил, вспоминая ту осеннюю ночь три года назад, когда они вместе, только познакомившись, ехали из Петербурга в Москву, и наутро выяснилось, что Ирэн за ночь прочла от корки до корки всю его записную книжку. Узнав об этом, Черменский тогда ничего не сказал: глупо объяснять взрослому человеку правила хорошего воспитания. Ирэн, впрочем, поклялась, что вложенного в книжку распечатанного письма не открыла. Владимир поверил ей, посчитав, что содержание чужого письма попросту не могло быть ничем интересно Кречетовской. Оказалось, ошибся. И она столько лет молчала…
— Мерцалова убила себя? — словно прочитав его мысли, спросила Ирэн.
— Отравилась, — глухо отозвался Владимир. — Наглоталась мышьяка. У нее была чахотка, надежды не осталось никакой, и Маша не захотела…
— Почему ты ей не помог?
— Я ничего не знал, мы встретились случайно. — Это было чистейшей правдой, но у него, как и три года назад, болезненно сжалось сердце. Маша… Отчего все так получилось, кто виноват?
— Она очень тебя любила, — медленно сказала Ирэн. — И только поэтому сделала эту подлость… Знаешь, я ее понимаю. Я, как выясняется, сама такая же. И кто бы… ик… мог подумать…
— Ирэн, ты говоришь глупости, — решительно перебил ее Черменский, вставая. — Ты пьяна, и разговаривать нам с тобой сейчас бессмысленно. Встретимся завтра… а лучше нам более не встречаться вовсе.
— Разуме-е-ется… — протянула Ирэн, запрокидывая голову и широко улыбаясь прямо в лицо Владимиру. — Слушай, Черменский, ну что в тебе находят женщины? Ты их не любишь, а они из-за тебя идут на такие мерзости, каких сами от себя не ожидали! Просто какой-то роковой герой-любовник… Гамлет! Или нет… Макбет! Или… Пфуй, ну почему я не понимаю театра?!
— Оставь эту позу. Ты меня никогда не любила.
— А вот это не тебе судить!!! — рявкнула вдруг Ирэн так, что Владимир вздрогнул. — Сукин сын! До тридцати лет дожил, а в бабах разбираться не научился! Северьян твой больше соображает, право!
— Ирэн! — Владимир встал, подошел к ней вплотную. — Но ты же сама… Помнишь, как ты приехала тогда ко мне в Раздольное? Помнишь, о чем тогда мы с тобой разговаривали? Ты клялась, что свобода тебе дороже всего на свете, что тебе страшно думать о замужестве…
— Дур-рак… — отчетливо выговорила Ирэн, опуская голову. Спутанные курчавые пряди упали ей на глаза. — Я в тебя влюбилась как кошка еще в Питере. Помнишь, когда вы с Северьяном спалили дом этого… Ванькиного благодетеля… Семенова или Севостьянова… Но не кидаться же мне было тебе на шею с разбегу, Черменский, а? Хотя, верно, забавно бы вышло… — Ирэн хмыкнула и тут же снова стала серьезной. — А потом еще письмо этой Мерцаловой. Я тогда обратила внимание на дату… Она написала его и отравилась всего за неделю до нашей с тобой встречи. Я все-таки не совсем дура, Черменский. Я понимала, что тебе сейчас не до женщин… что ты влюблен в другую… в Софью Грешневу, к которой тебя Мерцалова на пороге смерти так усиленно подталкивала… что эта Софья, судя по письму, далеко и с другим человеком… и что еще не время навязываться тебе со своими чувствами. Да к тому же вашего брата так легко напугать… Вы же пуще смерти боитесь хомута на шее! Ну, скажи, что нет! Да сознайся я тебе тогда в своей неугасимой страсти, ты бы, пожалуй, от меня на Север к алеутам сбежал!
Владимир, подумав, согласно кивнул. Ирэн умолкла, и в библиотеке отчетливо стало слышно истерическое завывание ветра в подворотне. От летящих в окно снежных хлопьев содрогались стекла. На полу, неподвижные, скрестились тени. Откуда-то, словно выступив из стены, появился огромный серый кот с задранным трубой хвостом. Он потерся о безвольно свешивающуюся с кресла руку хозяйки, неприязненно покосился на Владимира и начал независимо расхаживать взад и вперед по паркету, изредка брезгливо обнюхивая пролитое вино.
— Этот кот лучше собаки, — сообщила Ирэн, поднимая помутневший взгляд на серый покачивающийся хвост. — Сейчас велю ему: «Наполеон, куси!» — и он тебе рожу расцарапает! Слово чести!
— Если тебе это поможет… — усмехнулся Владимир, непроизвольно дотрагиваясь до едва поджившей ссадины на скуле. — Мне, верно, хуже-то уж не будет.
— Ай, оставь… — поморщилась Ирэн. — Я и сама тебе морду могла бы набить, кабы польза была. А, собственно, за что?.. Слушай, ты поедешь к ней?
— Нет.
— Отчего?
Владимир не ответил, и Ирэн неожиданно сухо произнесла:
— Черменский, умоляю тебя, не будь дураком. Я видела вчера эту Софью. Видела тебя. Вы влюблены друг в друга до умопомрачения. Неужели этот Мартемьянов тебе помеха? Неужели ты в самом деле, как он говорит, будешь стоять у забора и дожидаться… Чего дожидаться, Черменский?! Того, что Грешнева, как та актриса, хватанет мышьяку?! Да что же вы за люди, мужчины?! Почему вы совершенно не способны терпеть, когда кто-то вам переходит дорогу?! Хотя… хотя вон этот купец небось не дожидался! Пусть против воли, пусть обманом — а увел! И, видит бог, всю жизнь с ней проживет! И она за него в конце концов замуж выйдет! С горя, потому что тебя, мерзавца, не будет сил дожидаться!
— Ирэн, замолчи!!! — заорал Черменский так, что задрожало пламя лампы, и кот, вздыбив шерсть, зашипел, как сбрызнутый водой утюг, на всю библиотеку. — Да понимаешь ли ты, что она не хочет меня видеть?! Что все четыре года я ищу встречи с ней, что приехал в Москву из-за нее! Из-за нее, а не из-за этих дурацких своих опусов, этой трижды проклятой петуховской газетенки?! Софья убегает из гостей, как только видит там меня! Что я могу сделать, скажи мне, что?!
— Не знаю, — отозвалась Ирэн, устало закрывая глаза. — Наполеон, фу, уймись, никому я не нужна… Черменский, я в третий раз тебя покорнейше и нижайше, поганца, прошу: — Пошел вон. Я видеть тебя не могу. И советов от несчастной любви давать не… не намерена. Ик… Нет, все-таки я, пожалуй, буду спать!
Кот мягко вспрыгнул ей на колени. Узкая рука Ирэн вяло погладила его и тут же сползла по гладкой серой шерсти вниз. Черменский встал. Кот яростно взглянул на него, приподнялся, готовясь броситься.
— Не беспокойся, — еще тяжело дыша, сказал ему Владимир.
Кот недоверчиво поднял уши и отвернулся с чрезвычайной брезгливостью. Ирэн не шевелилась. Ее
