на!

Три мушкетера покаянно кивали.

— А помнишь, Гена, — ласково улыбаясь, заметил Паша, — как Миледи тебе письмо написала — вот про все это самое? Про то, что ты импотент и тварь, и у нее нет больше сил терпеть твой запах, и у тебя никогда не будет настоящих денег?

— Очень хорошо помню, — кивнул Гена. — Я после этого письма и уехал. Правда, перед этим я на улице человека избил. Меня поймали и сутки держали в ментовке, а потом выпустили с благодарностью, потому что это оказался криминальный авторитет по кличке Перец Тамбовский. Он мог меня убить, конечно, но я, во-первых, этого не знал, а во-вторых, был очень-очень зол.

— Так вот, — сказал Паша, — это письмо тоже я тебе написал.

— Какая же ты сука, Паша, — горько сказал Гена. — Но ты ни в чем не виноват, Таня несколько раз говорила мне подобные вещи… Я чувствовал, что не удовлетворяю ее ни в каком отношении.

— Ребята, не ссорьтесь, — мягко сказал Прохоров. — Я старше вас всех, мне тридцать пять, и я отлично знаю, что удовлетворяет нашу Таню.

— Что, что удовлетворяет нашу Таню?! — взволнованно спросил Паша. Он даже покраснел.

— Нашу Таню можно удовлетворить всего двумя способами, — важно заметил Прохоров.

— Может, я лучше выйду?! — с невозмутимым презрением произнесла Таня.

— Сиди, сиди, — разрешил Прохоров.

— Но мне надо! — сказала Миледи, пытаясь улыбнуться.

— Сссидеть! — рявкнул Паша. — Говори, Колек.

— Во-первых, наша Таня испытывает наслаждение, когда сталкивает мужчин лбами или выслушивает мольбы и признания от того, кому только что изменила в ближайшей подворотне. А уж когда один из нас бьет другому морду, Таня испытывает такое наслаждение, которого не доставил бы ей и самый чуткий вибратор, не говоря уж о любом реальном самце. Скажу вам правду, хлопцы, Таня ведь не так уж любит это дело.

— Серьезно? — не поверил Гена.

— Конечно. То есть она любит это дело, но так, как ты, Гена, любишь сало. А вот так, как ты, Паша, любишь литературу, она уважает только одно: возможность стравливать нас, изменять нам, лгать нам и выбрасывать нас вон, как пустые скорлупки. Это первый способ удовлетворить нашу Таню, и признайтесь, что каждый из нас этим способом хоть раз ее удовлетворил.

— Было дело, было, — кивнул Паша. — Я один раз из-за нее стеклянную дверь кулаком разбил, потому что мне было очень грустно. И заметил на ее лице гримасу адского сладострастия…

— Кровь не слизывала с тебя? — деловито осведомился Гена.

— Нет, до этого не доходило…

— А с меня слизывала. Когда я головой об стену бился, услышав, что она любит одного финансового аналитика.

— Ну финансовый аналитик ее довольно быстро бортанул, — заметил Прохоров. — Я собирал сведения.

— Да, но она не оставила дела так. Это ведь по ее письму его взяли — она сообщила, что он вынашивал планы убийства крупной шишки из Минэкономразвития. Я журналист, мне положено знать такие вещи. Но только я понял, каков был истинный мотив…

— Его оправдали! — взвизгнула Миледи.

— Ну мало ли кого оправдали. Три месяца-то посидел? И поседел?

— Ох, как Тане было хорошо, когда его взяли! — покачал головой Прохоров. — Впрочем, тогда многих брали… и теперь берут… Мы все думаем: почему? А потому, что таких, как наша Таня, очень много. Просто одни сводят счеты за несчастную любовь, а другие — за успешный бизнес. На этом фоне наша Таня еще очень благородная девочка, правда, Таня?

Просвистели сквозь Бологое.

— Но есть и второй способ, и ты о нем ничего не сказал! — заметил Гена. — Неужели ты скажешь нам что-нибудь об анальном сексе?

— Анальный секс — хорошая вещь, — меланхолично заметил Паша. — Первый муж нашей Тани до сих пор ничем другим не занимается — инсталлятор Кузькин, если помните. Он после Тани решил, что с женщинами дела иметь не нужно, раз они все такие, как Таня. Он теперь имеет дело только с немецким галеристом Шульценом. Хоть кому-то стало хорошо от нашей Тани.

— Да, есть второй способ, — торжественно продолжил Прохоров. — О нем хорошо сказано у Василия Розанова: что можно сделать с Настасьей Филипповной? Только убить! Да, милостивые государи, только убить!

— Это совершенно верно, — кивнул Гена.

— Я тоже так думаю, — поддержал Паша. — Ведь Таня всегда стремится использовать мужчину по максимуму. А максимум того, что может сделать мужчина с женщиной, — это именно убить ее, чтобы она перестала отравлять жизни окружающим…

Миледи побледнела. Она поняла, что дела ее плохи.

— Блин, — сказала она, еле шевеля пересохшим языком. — Плохие шутки.

— Да какие шутки, — невозмутимо ответил Прохоров. — Кто тут шутит-то? По-моему, за три сломанные жизни плюс украинская революция, плюс отсидка несчастного аналитика Кренкеля, плюс похищенная квартира и бессчетные депрессии, плюс еще один какой-никакой инсталлятор, сменивший сексуальную ориентацию…

— Достаточно, вполне достаточно, — кивнул Паша. — Еще как достаточно.

— Ребята, — пролепетала Миледи. — Вы втроем… на девушку…

— О, как я люблю этот аргумент! — провыл Гена. — Мужики, я так часто с этим сталкивался! Пока она на коне, ей все можно, но как только она в луже, сразу: я девушка, я девушка! Небось, если бы вас тут было трое, а я один, это бы вас не остановило, так? Когда вы втроем, три стервы, на Клавкином ток-шоу застебали несчастного мальчика из правых сил — это нормально было, так? Это еще был твой шоуменский период, это ведь я тебя на Пятый канал пристроил, дуру неблагодарную! Ток-шоу «Глядя изнутри», блин! А теперь, конечно, тебе не нравится, когда трое на одну…

— Да чего там! — воскликнул Прохоров. — Ребята, я вам еще и не такое расскажу…

И он рассказал много интересного. Паша тоже рассказал, и Гене тоже было что вспомнить. Миледи была потрясена их вниманием к своей биографии: ведь все они давно исчезли из ее жизни — но вот, оказывается, не перестали существовать, были где-то, делали что-то… Собирали досье… Почти каждый ее шаг придирчиво отслеживался, и этапы ее восхождения от скромной редакторши до владелицы небольшого холдинга были запротоколированы и исчерпывающе объяснены. В изложении Паши, Коли и Гены эта биография выглядела, конечно, несколько грубо, резко, неприятно — но Миледи успела порадоваться тому, как много она успела. В этом страшном мужском мире, где каждый норовит тебя использовать и выбросить, она действовала достойно, жестко, честно, и ей не в чем было себя упрекнуть. Она была последовательна. Она была достойна того, чтобы о ней написали в «Карьере». Правда, теперь она могла рассчитывать разве что на некролог. Но следовало бороться до конца.

— Я описаюсь, — жалобно сказала она, когда проезжали Клин.

— Дело хорошее, — кивнул Паша и продолжил лекцию. Впрочем, он почти все уже рассказал.

— А теперь, дорогие коллеги, — сказал Прохоров, — давайте, что ли, кончать.

— Пора, пора, Москва скоро, — заторопился Паша.

— Давайте, — кивнул Гена.

— Я первый, — сказал Прохоров.

Миледи вжалась в спинку роскошной парчовой мягкой бесполезной невостребованной последней, как выясняется, кровати в своей бурной прекрасной насыщенной триумфальной гламурной безвременно оборвавшейся биографии.

— Я закричу, — прошептала она.

— Кричи, кричи, — разрешил Прохоров.

Миледи заверещала. Распахнулась дверь, и на пороге вырос проводник.

— Чего шумим? — спросил он сурово.