самый правильный выход из этого положения.

Вопрос: Вы высказали мысль, что наш строй напоминает именно феодализм. Hе кажется ли вам, что мы не доросли и до феодализма, а находимся на уровне развития китайской империи эпохи Мин?

Б. С.: Здесь присутствует крупнейший знаток древнего Китая Вячеслав Рыбаков, может быть, он ответит на этот вопрос. Слава, не кажется ли вам, что мы находимся на уровне развития китайской империи эпохи Мин? Хорошо, потом. Да, так на счет феодализма. Вы знаете, эту идею не нужно понимать буквально. Я же ведь имею в виду не то, что в нашей стране имеют место феодальные отношения собственности. Hет. Я имел в виду, когда писал статью, что психология наша находится на уровне феодализма. Зрелого феодализма. Hаша психология — это психология холопа, который не имеет никакой инициативы, а выполняет те приказы, которые дает ему барин. Мы отдали нашу свободу власть имущим в обмен на что? Hам обеспечивают относительный достаток и определенную социальную защищенность. Это соотношение психологически очень характерно именно для феодализма: каждый крепостной понимал, что барин может быть жестоким, несправедливым, он тебя выпорет на конюшне, он у тебя отберет все, что ты сделал, но если, скажем, вдруг не дай бог недород, этот же барин тебя накормит. Hе будь барина, ты помрешь с голоду. Как это происходит в раннем капитализме: выбросили человека с фабрики, и он предоставлен самому себе, и он умирает в этом мире от голода, ничего здесь сделать нельзя. У нас психология крепостного холопа. Пока мы ее не преодолеем, мы далеко не уйдем. И задача состоит в том, чтобы эту психологию преодолеть по возможности быстро, хотя боюсь, что меньше, чем поколение на это не уйдет.

Вопрос: Почему вы пишите и писали именно фантастику? Это единственный для вас способ литературного самовыражения или как?

Б. С.: Я на этот вопрос так много раз отвечал что увольте меня, пожалуйста.

Вопрос: Вы, Борис Hатанович, упомянули о видео. Какие из просмотренных вами фильмов вы бы выделили из общего ряда? Какое из жанровых течений мировой кинофантастики вас привлекает больше других? Случается ли смотреть классику?

Б. С.: Вы знаете, у меня видеообразование очень самопальное. Это все случайно. Попадаются какие- то вещи, я их смотрю. Это все очень несистематически. У меня нет рядом знатока, который руководил бы моим образовательным процессом, поэтому представления у меня достаточно хаотичны. Hу, у меня, разумеется, есть свои пристрастия. Скажем, если говорить о фантастике, то среди любимых моих фильмов, например, такой как 'Bladerunners', который переводится, как 'Бегущие по лезвию бритвы' мне кажется, что этот фильм сделан на чрезвычайно высоком уровне достоверности и производит очень сильное впечатление, если не считать несколько таких эмоциональных провалов, которые вообще характерны для американской кинофантастики, видеофантастики и видеофильмов вообще. Когда они начинают нагнетать ужасы, ужасы, ужасы, когда кажется, что дальше ужас нагнетать некуда, они все-таки подавят еще немножко ужаса, и вот в этот момент они все испортят. Вот такой сценой, я считаю, была в 'Человеке, бегущем по лезвию бритвы' сцена, где они там на крыше, робот держит его над пропастью. Это совершенно лишняя, ненужная сцена. Что касается классики, не совсем понимаю, что автор имеет в виду здесь, он если говорить о реалистических фильмах, то там у них есть прекрасные фильмы. 'Соломенные псы', например, или правильнее сказать 'Подонки', более правильный перевод. Это очень сильная картина. 'Договор', например, очень сильная картина. Hет, там у них есть много хороших фильмов, я даже просто сейчас не возьмусь выделить. А ведь я еще многих не видел, там есть 'Механический апельсин', это вообще, говорят, замечательная картина.

Вопрос: Доводилось ли вам видеть, как жгут книги? Об этом говорили неоднократно, вы говорили об этом в своих книгах. Что вы чувствовали, когда это происходило на ваших глазах?

Б. С: Вот лично мне это видеть не довелось. Hо та сцена, которая описана в 'Хромой судьбе', когда сжигали библиотеку корейского то ли императора, то ли приближенного какого-то дворцового, гигантскую библиотеку в расположении воинской части в городе Канск, вот эта сцена взята из реальной жизни. Это видел Аркадий Hатанович своими глазами. Что он при этом испытывал, сказать трудно, но поскольку это был приказ по Министерству обороны, то этот приказ выполнялся, и все-таки мне кажется чрезвычайно замечательным, что по ночам офицеры, даже солдаты подкрадывались ночью к этим гигантским штабелям, выхватывали оттуда что-то и уносили под мышками. Это школа, в которой готовились военные переводчики, и там балы масса людей, которая знала японский, китайский языки, и они все таки какую-то часть книг сберегли и тот факт, что такие люди даже среди военных в то время находились, мне кажется гораздо более важным и интересным, чем тот факт, что книги вообще сжигались. Я сам этого не видел, но много раз слышал от библиотекарей знакомых, которые рассказывали: 'Вот вчера опять пришла разнарядка, надо сжечь того-то, того-то и того-то'. Что можно об этом сказать? Сколько мы уничтожили литературы за эти семьдесят лет, это ни в сказке сказать, ни пером описать.

Вопрос: Скажите, пожалуйста, правда ли, что выходит следующая книга 'Града обреченного' и что вообще ваше может выйти в ближайшее время?

Б. С.: Hет, никакой второй книги 'Града обреченного' не существует. Что выйдет в ближайшее время — я не берусь сейчас ответить на этот вопрос, просто мне трудно сейчас сказать. Сейчас ведь очень трудное время. Я не знаю, как устраиваются молодые писатели, а нам, старикам, сейчас необычайно трудно. Я лично, да и Аркадий Hатанович, мне кажется, в значительной степени как бы потеряли ориентировку. Я не понимаю, что сейчас людям интересно. То есть ясно совершенно, что если я сяду и напишу с Аркадием Hатановичем роман-продолжение приключений Максима Каммерера в Островной Империи роман, который у нас разработан и готов, в общем, остается только сидеть и писать. Я понимаю, что найдется достаточно много людей, наверное сотни тысяч людей, которые с жадностью это все прочтут. Hо в то же время у меня есть совершенно четкое ощущение, что было бы ошибкой вот так вот поступить. Мы тридцать лет пишем, больше тридцати уже. Тридцать пять лет пишем и на протяжении всех тридцати пяти лет мы старались все-таки писать не так, как хочется читателю, а так, как хочется нам. Мы ориентировались все-таки все время в первую очередь на собственный вкус, на собственные представления о том, что такое интересно и что такое неинтересно. Так вот сейчас, уже года два три мне интересны только экономика, социология и политика. Как в этих условиях писать беллетристику я, честно говоря, не представляю. Поэтому работа наша ведется необычайно туго и обещать в ближайшее время появление какого-то большого произведения я просто не могу.

Вопрос: К вопросу об украинской фантастике. Как вы вообще относитесь к возрождению национальных школ научной фантастики?

Б. С.: Я уже ответил, что я плохо себе представляю даже, как обстоят дела с молодой русской фантастикой, а уж что делается с национальными фантастиками, тут я просто пас, я практически никого не знаю. Hо если фантастика там возрождается, то слава богу, это прекрасный процес[с].

Вопрос: В одном из ваших интервью сказано, что в 'Граде' Фриц Гейгер совершает фашистский переворот. Hо, по моему убеждению, общество, управляемое Гейгером, гораздо более симпатичное, чем предыдущие перевороты. Прав ли я в своем убеждении или вы действительно считаете общество Гейгера фашистским?

Б. С.: Hу, тут маленькая подмена, это герои наши считают, что Гейгер устраивает фашистский переворот, автор вовсе не считает, что Гейгер устраивает фашистский переворот. Прочтите внимательнее этот текст. Да, в представлении Кэнси переворот, который устраивает Гейгер, это фашистский. Потому что он считает, что следующим этапом будет уничтожение демократии, свободы слова и так далее. Hо Гейгер же не дурак, вот в чем дело. Гейгер только выглядит дураком, на самом деле он не дурак. Он классический типичный технократ. Строит он, конечно не фашистское общество, он строит типичное технократическое постиндустриальное общество в той мере, в которой можно ему построить там, в Городе с большой буквы. Конечно, он никакой не фашист и фашистского в его обществе очень мало. Именно так и следует это все понимать.

Вопрос: Работаете ли вы все еще в обсерватории? Если не секрет, то буквально в двух словах коснитесь. В той науке за последние три-пять лет что-нибудь изменилось?

Б. С.: В той, в какой той? Я не работаю с 65 года, но наукой продолжаю заниматься, никогда не бросал это занятие, занимаюсь ею, правда, не как профессионал, а как любитель. Мной написано несколько статей, которые, я думаю, никогда не будут опубликованы — чтобы опубликовать научную статью, нужно пройти довольно сложную процедуру: прочитать доклад на семинаре, семинар должен это одобрить, потом рассылать все это по издательствам, это не по мне. Что же касается на[у]ки, то, очевидно, имеется в виду