оказались в этой партии по молодости и сейчас по-настоящему задумались. А потом… вспомните собственный опыт.

Зураб потупился — он никак не ожидал, что Михаил знает о его давнишней принадлежности к анархистам.

— Теперь понял, — сказал Зураб, поднимая голову. — Но что происходит в партии?

— Работаем в трудных условиях. Реакция свирепствует. Сейчас главное — сохранить и укрепить партию. — Михаил сделал паузу. — А тут еще появились новые течения — богоискатели, богостроители. Кое-кто из меньшевиков требует ликвидировать партию.

Зураб сердито сплюнул.

— Это мы слышали.

— Всю операцию надо провести тонко и умно. Понимаете?

Зураб быстро кивнул головой.

— Связь держите только со мной. Если я в картузе с лаковым козырьком — не подходить. Ясно?

И Зураб опять кивнул.

— Ну, а что делает Ленин, где он?

— Там, где надо. Работает, — просто сказал Михаил. — Ведет борьбу за партию, за ее нелегальную организацию. Вчера от Крупской получено письмо с очень интересными мыслями Ильича.

У Зураба радостно и чуть завистливо заблестели глаза.

— Имеете связь?

— Имеем, все имеем, и даже… — Михаил невесело ухмыльнулся в русую бороду, — даже провокаторов.

— Как? — Зураб резко вскинул подбородок. — В чьей группе?

— Если бы знать в чьей… Но наблюдение ведем. Так что будьте сугубо осторожны.

— А деньги и документы?

— Документы будут, но денег… — он грустно покачал головой, — мало… — И тут же пошутил: — Каурке моему на овес и то нет. Но для вас найдем.

Зураб сильно сжал его локоть.

— Спасибо.

После встречи с товарищем Михаилом, 59-м, Зураб собрал четверку и объявил:

— Разрешение на организацию побега получено!

…А на следующий день Пересветов из сообщения провокатора уже знал все подробности этого совещания. По многочисленным деталям он понял, что Зурабу поручено руководить всем делом.

«Сразу видно «не мальчика, но мужа», — думал Пересветов, — правда, к тифлисской экспроприации он не имеет отношения, это мы уже выяснили. Но ухо с ним надо держать востро…»

Тут же он отдал вахмистру три распоряжения.

Первое — запросить телеграфом Кутаиси, значится ли в списках дворянин Сергей Коридзе. Второе — вызвать всех филеров к 8.00. И третье — доставить судебные дела всех заключенных камеры № 8.

Утром, бодро спустившись вниз, он принял доклад от дежурного, милостиво кивнул ему и вошел в кабинет, где уже навытяжку стояли филеры.

— Ну-с, господа, — сказал пристав, ласково и как-то особенно внимательно оглядывая подчиненных, — начинаем интереснейшее дело. Огромное. Патриотическое. Суть его объясню потом, а сейчас… Садитесь.

Вынув из внутреннего кармана несколько фотокарточек, он потряс ими в воздухе и развернул веером..

— Вот лица, за которыми мы с сей же минуты устанавливаем строжайшее наблюдение. Познакомьтесь…

Филеры, прищурясь, вытянули шеи.

…Целых два часа проводил пристав секретное совещание.

Наконец он поднялся, и, как по команде, поднялись и филеры.

— Повторяю, господа, дело чрезвычайно ответственное. Каждый будет работать с помощником. Адреса и приметы получите в картотеке. Наблюдение начать сейчас же. Докладывать два раза в сутки.

Филеры чувствовали, что их начальник волнуется. Он и в самом деле ощущал необычайный подъем, хотелось сказать что-то зажигательное, пылкое, но стоило посмотреть на лица подчиненных, как слова, роившиеся в голове, пропадали. И все же, пересилив себя, Пересветов напутственно поднял правую руку и закончил:

— Все. С богом!

В новом костюме Шура себя не узнала — черный китель со стоячим воротником жал в плечах, спереди топорщился, и латунные, с двуглавым орлом пуговицы выпирали вперед, словно хотели оторваться.

Обряжая подружку, Веселова от души смеялась, прикрывая рот рукой.

— Ну вот, — говорила она сквозь смех, — теперь ты у нас и для огорода годна. Поставить на грядки — все галки разлетятся.

А Шура, притопывая сапогами, вскинула над головой белый надушенный платочек и озорно пропела:

— Ну будя, — обрывая смех, сказала Веселова, — начальница услышит, задаст нам с тобой жару.

Из цейхгауза они прошли через двор в помещение тюрьмы и сразу обе переменились — стали важными и строгими.

— Я, значит, — говорила Веселова, — несу дежурство в конторе. У телефона сижу. Вот оттуда и начнем осмотр.

Сначала они решили заглянуть в канцелярию. Но только Веселова сунулась в дверь, как на пороге появилась старшая надзирательница Спыткина.

— Так, — сказала она, осматривая Шуру, — рукава укоротишь, с боков поставишь вытачки, тогда и в груди жать не будет. Осмотришь помещение — и ко мне, получишь инструкцию и номерной знак.

Говорила она отрывисто, по-солдатски.

Шура оказалась дотошной и крайне любопытной, обо всем расспрашивала: «А что это за дверь?», «А там что?», «А можно ли говорить по телефону из будки?» Она даже заглянула в чулан рядом с комнатой для судебных следователей.

— Здесь мы кавалеров держим, — озорно подмигнула Веселова. — Если имеешь, тащи его сюда — целей будет.

Обе прыснули, и, чтобы не расхохотаться, Веселова пошла вперед чуть не вприпрыжку.

— Ты будешь дежурить в коридоре каторжан. Вот туда и пойдем.

Они прошли два коридора со странными названиями — большой и малый срочный («Тут арестанты большие и малые сроки отбывают») и по лестнице начали подниматься на второй этаж. На средней площадке Веселова остановилась.

— Это окно, — она показала рукой, — выходит в тюремный двор. Тут всю ночь у нас лампа горит. Будешь ее керосином заправлять и следить, чтоб не тухла.

— А к чему это?

— А чтоб со двора часовому было видно, не идет ли кто по лестнице.

Верхняя площадка разделяла два коридора — слева срочный, справа каторжный. Веселова сразу повернула направо.

— Ну вот, гляди, — сказала она, прислонясь к притолоке, — тут и придется тебе ноченьки коротать. Двенадцать камер. В каждой, считай, по двадцать баб.