полного дня до этого не удавалось никому в России. Ко всему прочему, мы стали первой организацией такого класса в СНГ. Через несколько дней намечался праздник по случаю Четырнадцатой Годовщины спуска на воду корабля «Фривиндз», где событие о небывалой скорости расширения в бывшем СССР решили сделать достоянием мировой саентологической общественности. Питерские торжества по этому поводу должны были состояться в Д.К. имени Газа, у станции метро «Кировский завод». Мы приехали задолго до начала и несколько часов репетировали представление. Все начиналось с того, что в полной темноте раздавался одинокий бой малого барабана. Затем вспыхивали перемещающиеся прожектора, дробь превращалась в поспешный марш, под который с обеих сторон сцены, вышагивая друг за другом, появлялись молодые, красивые саентологи в белых рубашках. В руках у каждого — по флагу, соответствующему одному из трех государственных цветов. В начале шли самые высокие — с белыми, затем, ниже ростом — с синими и замыкали обе колонны невысокие саентологи с красными флагами. Двое самых первых несли стяг Российской Федерации и какое-то саентологическое знамя. В центре мы пересекались крест-накрест, проходили двойной шеренгой вдоль края, спускались в зал, шагали через середину, возвращались и убегали за кулисы. Направляющие оставались по краям сцены, молча демонстрировать внушительную атрибутику. Потом по сценарию должны были выйти разные саентологические лидеры и сделать торжественное заявление. На репетиции в этот момент выходил худой невысокий паренек в больших белых кроссовках и женщина в джинсах. Оба незнакомые.
В намеченное время саентологическая паства собралась в зале и почти сразу начался фильм, с показом церемонии празднования на «Фривиндзе». Весь персонал тихо вывели и собрали внизу перед гардеробом дворца культуры. Затем около двухсот человек, не произнося ни звука (мы готовили сюрприз, поэтому перемещение должно было остаться незаметным) прошли по длинным подвальным коридорам и, поднявшись по узкой служебной лестнице, оказавшись как раз за сценой. Тем, кто должен был выходить с флагами, раздали флаги, построили и зазвучала барабанная дробь. Дальше все происходило, как и планировалось. Представление приняли на ура, несмотря на то, что кто-то из девчонок потерял туфлю, а невзрачный юноша и женщина оказались Корпусом Вселенной, который все так ждали. Чуть позже они появились на сцене в черной, с иголочки, униформе, похожей на офицерскую военную и блестящих черных ботинках, производя уже совершенно иное впечатление (что, впрочем, не затмило удивления малочисленностью состава). Публике сказали главную новость, а потом попросили весь штат выйти на сцену. Дальше были долгие-долгие аплодисменты и нас переполняло удовлетворение от общей благодарности за свою нелегкую, но необходимую работу.
Утром, по завершении координации, начальница отдела технического обслуживания — Юля Варгунова, руководившая всеми АНЦХ, велела мне ненадолго задержаться. Вообще администраторов Направляющего Центра Хаббарда до этого времени было четверо. Люба Корш и я в основном находились в холле для преклиров и лишь по необходимости поднимались наверх. Еще двое сотрудников обслуживали непосредственно НЦХ, пока один из них не уволился. Теперь меня ставили на его место с условием в «свободное» время помогать внизу. В круг новых обязанностей вошли снабжение отдела распечатками необходимых технических бюллетеней ЛРХ, различными мелочами, вроде скрепок и авторучек, уборка в одиторских кабинках, инвентаризация Е-метров, и поиск в архиве своего рода «личных дел». Последнее вызывало особую гордость, поскольку являлось допуском в одну из святая святых и, по словам главного К/С, могло быть доверено только сотрудникам не ниже статуса 2. Таковым из АНЦХ не являлся никто, поэтому секретарю отделения со всеми остальными приходилось закрывать глаза на это нарушение.
Утренние закрытые собрания в НЦХ стали для меня одним из самых ярких впечатлений тех дней. Были еще регулярные сборы всего штата, но атмосфера там стояла совершенно не та — толпа едва проснувшегося персонала, публичные отчеты секретарей отделений, занудные объявления… Здесь же находились только сливки — дюжина саентологических одиторов, возглавляемая самым обученным в России техническим специалистом — главным кейс-супервайзером, а заодно и клиром — Марией Илгач, о которой Люба Корш с невероятным трепетом говорила почти шепотом. Также там часто присутствовала Галина Петровна Шуринова с высшими руководящими сотрудниками, и я очень ценил, что возможность находиться среди них выпала и мне.
Однажды, на своей законной паре, я уже приготовился в очередной раз одолеть какое-то инструктивное письмо из Статуса 1, но в класс зашла Аня — супервайзер практики ДСХ — и попросила меня побыть одитором. Эта идея меня, определенно, не прельщала, потому что я думал только о том, чтобы как можно скорее выучиться на полноценного штатного сотрудника и совершенно не хотел на что бы то ни было отвлекаться. Аня пояснила, что уже прошлась по всей организации и, что я — ее последняя надежда. В случае моего отказа сессию придется отменить, а преклир завтра будет уже в другом городе, за многие километры от ближайшего Центра Дианетики. Учтя сложившиеся обстоятельства, я согласился. В классе практики дианетического семинара нас ждала женщина лет 35, и Аня представила нас друг другу (у женщины было какое-то странное, восточное имя, которое я так и не смог припомнить). Инцидент, который она хотела рассмотреть, произошел у неё на родине, и люди там говорили на языке, которым никто из нас не владел. Аня объяснила, что даже в этом случае заряд снять можно. Для этого потребуется соблюдать простое правило: рассказывать о происходящем следует на русском, чтобы я понимал суть, но все слова, произнесенные в инциденте, проговаривать на родном, как в тот момент. Это был настоящий вызов реактивному банку. Я начал сессию. Через несколько минут, погрузившись в переживания, наш преклир стал отчаянно рыдать, и Ане даже пришлось предложить ей салфетки. Она все время отклонялась от условия, переводя на русский то, что не следовало, либо, наоборот, переходила полностью на свой родной язык. Только по продолжительности мы догадывались, что прямая речь давно закончена, и тогда нам приходилось прерываться, напоминая о строгом следовании установленному правилу. Лицо женщины напряглось, веки дрожали, а из-под ресниц то и дело катились тяжелые слезы. Было очевидно, что эта история отравляла ей жизнь, и мне очень хотелось, чтобы на этот раз все сработало как часы. По моим указаниям она снова и снова рассказывала свой случай, находя все новые подробности. Вскоре ее эмоциональное повествование окрасилось гневом, затем смягчилось антагонизмом, а потом и вовсе стихло, превратясь в скуку. Она еще несколько раз пересказала произошедшее, и на ее заплаканном лице засверкала широкая счастливая улыбка. В этот момент внутри меня как будто пробежало электричество. Впервые за все время, что мне пришлось быть одитором, и, быть может, вообще впервые за все время, я пережил такое сильнейшее удовлетворение оттого, что помог другому человеку. Хотя, конечно, последствия этой победы можно было только предполагать, ведь ее влияние на дальнейшую жизнь той женщины мне совершенно не известно. Тем не менее, тогда меня накрыло самыми сильными, искренними впечатлениями, и на память пришли слова Рона Хаббарда: «Мне нравится помогать другим, и для меня величайшее удовольствие в жизни видеть, как человек освобождается от теней, омрачающих его дни. Эти тени кажутся ему такими плотными и ложатся на него таким тяжким бременем, что когда он обнаруживает, что это лишь тени, и он может видеть сквозь них, проходить сквозь них и вновь оказываться на солнце, он в полнейшем восторге. И боюсь, что я в таком же восторге, как и он» [16; с.612].
Зарплата стажера в «Сент-Хилле» действительно была несколько выше, чем в миссии, но существовать на нее (300–500 рублей в неделю) все равно еще было нельзя. Родители, хотя и не противились моему возвращению в Центр, все же поставили условие, что, в основном, я должен буду обеспечивать себя сам. Первое время я держался засчет резерва, который оставался со времен работы в семейном бизнесе, но он быстро истощился, и жить стало не на что. Дима Сидоренко — один из ответственных за найм персонала, подписывавших меня в штат — предложил последовать его примеру и перейти на диету из ячменной каши, о пользе которой писал ЛРХ, но этот вариант я отверг, как слишком радикальный. Узнав о моих посещениях саентологического кафе, Саша Кусова (ответственная за стажеров) смогла помочь более существенно. Она порекомендовала столовую в подвале «Октябрьской», где можно было взять первое, второе и третье менее чем за 50 рублей (судя по всему, там распродавали остатки с гостиничной кухни). Большинство рядовых сотрудников и даже некоторые саентологические одиторы питались именно там. Это несколько сократило мои расходы, но трактир открывался всего на несколько часов, поэтому решал только проблему обедов, и, прикинув, что материальные запасы все равно тают слишком быстро, я опять пришел к Саше за советом. Ходить на работу пешком, дабы сэкономить на транспортных расходах, я наотрез отказался (3 часа в один конец), также как и занять у кого-нибудь денег
