меч умело — согнутой рукой, уперев локоть себе в живот. Жаль. Если бы рука была вытянута, она бы вскоре устала и не могла бы сделать быстрый выпад. Тогда оружие представляло бы меньшую опасность.

В Шаолине, развивая скорость, послушников учили ловить голыми руками ядовитых змей и опускающийся на голову разящий клинок. То решил применить великое искусство «Хватать молнию даосскими ладонями». Однако сначала надо отвлечь внимание врага. В схватке это лучше всего делать душераздирующим воплем. Тут же повышать голос нельзя, примчатся стражники.

Самообладание врага разрушается громким криком, власть разума над телом — непонятным словом. Ум отвлекается на разгадывание затемненного смысла и перестает управлять телесными членами.

— О сиятельный, послание начинается так: «Человеческий укус столь же опасен, как укус бешеной собаки».

— Что-что? — спросил донельзя удивленный сановник, и в этот миг Хуа шлепком сдвинул ладони, зажал между ними плоское лезвие, отвел корпус вправо и руками изо всех сил дернул назад и за себя. Старик от неожиданности привстал из кресла и выпустил меч. Мягко роняя оружие на пол, То острым носком сандалии ударил врага в горло — снизу вверх по дуге. Хун Хсиучуан обмяк, как проткнутый костью рыбий плавательный пузырь.

Безопаснее всего было бы прикончить обидчика и уйти. Хуа То не мог так поступить. Слишком долго он готовился к этой встрече, чтобы позволить себе отомстить столь неизобретательно и безвкусно. Сильными ударами по мышцам монах обездвижил врагу руки и ноги. Быстро снял с себя веревку, служившую поясом, обернул вокруг горла старика, скрутил в жгут. Теперь он мог легким движением перекрыть дыхание вельможе и лишить его голоса.

Хун очнулся, попытался крикнуть. Монах крутанул веревку — из горла сановника раздался только слабый болезненный хрип.

Продышавшись, Хун сипло зашептал:

— Кто послал тебя?

— Духи загубленных тобой отца, матери и дедушки, — зловеще прошипел ему в лицо То. — Помнишь семью ханьлиня из Чжэнчжоу?

Черты вельможи исказились от страха.

— Есть закон Чжунго: за одно преступление дважды не наказывают. Даже удары, полученные во время допроса, засчитываются после исполнения приговора. Сын Неба уже покарал меня за мои прегрешения, я лишился поместий, долго пребывал у полей и рек, прозябаю в опале…

— «Прозябаешь» в своем дворце среди неги и роскоши! Каждый день пьешь вино, скандируешь стихи, любуешься цветами. От такой «кары» и я бы не отказался! Нет, я сделаю с тобой то же, что ты приказал сотворить с моим дедушкой. Жаль, что я не порадуюсь твоим крикам — на них сбегутся твои сторожевые псы. Посмотри внимательно на меня, слушай мой голос — это последнее, что ты видишь и слышишь, живой труп! Ты долго будешь гнить заживо, вряд ли у тебя хватит мужества уморить себя голодом, как это обещал сделать мой дедушка! Говори, он сделал это?

— Да… Пощади или просто убей меня, — взмолился Хун. — Пожалей мою старость, она тысячелетиями уважалась в Чжунго…

— А ты пожалел моих родных? Нет, убить человека — значит избавить его от боли. Так ты сказал моему дедушке, кажется?!

Торжествуя, монах сдавил веревкой горло вельможи, и тот опять потерял сознание. Хуа То выбрал из коллекции оружия небольшой кинжал…

То, что он проделал над беспомощно распростертым телом старика, не вызвало бы тошноту разве у палача. У монаха же пела душа, когда он думал, как долго будет мучиться его обидчик. В храме очень подробно изучали анатомию человека, чженьцзю — иглоукалывание, прижигания, массажи, применение лекарственных трав, хирургию. Мститель привлек все свое мастерство, чтобы изувечить врага, не лишив его жизни. Закончив, он отрезал полоску мяса с бедра Хуна и с удовольствием и радостью съел.[199]

Уложив окровавленный обрубок человека в кресло, Хуа То подошел к двери и позвал:

— Господин Цай Ю, его сиятельство требует вас к себе!

Едва секретарь зашел в комнату, монах ударом ребра ладони в основание черепа сломал ему шейные позвонки.

Теперь нужно уходить. Стоило бы забрать с собой богатства врага. Да вот жалость: ноша будет выглядеть подозрительно. Впрочем, оружия, которым был убит отец, То оставить не мог. Клинок имеет душу, как и человек. Мечи «тысячи буйволов» обладают волшебной силой. Однажды некий полководец при переправе утопил в реке два меча. Пролежав на дне несколько лет, они обратились в драконов и улетели на небо. Мыслимо ли дарить наследникам Хуна такое сокровище?!

Хуа завернул клинок в кусок ткани, отрезанный от халата Цай Ю. Зашел в приемную, закинул за спину свою котомку, надел на талию под одежду боевой бич. Завернутый меч понес в руке.

В переднем зале его встретил охранник Шэн. Монах не дал ему и рта раскрыть:

— Его сиятельство велел тебе быстро проводить меня до ворот. Затем ступай к нему в кабинет, он даст тебе поручение.

«…У меня останется мало времени на бегство, однако нельзя рисковать: Хун может истечь кровью, ему срочно нужен лекарь с грибом-дождевиком, останавливающим кровотечение, с бинтами и мазями».

— Что это ты тащишь с собой? — буркнул телохранитель.

— Не твое дело! Это подарок его сиятельства пославшему меня.

Не задерживаясь — и не особо спеша, чтобы не вызвать подозрений, Хуа То выбрался из дома, завернул за угол. Скинул монашеский халат, под которым пряталась мирская одежда. Достал из котомки небольшую коническую шляпу, прикрыл ею бритую голову — за время путешествия волосы успели отрасти, в Бэйцзине пришлось их состричь, чтобы не искажать монашеского облика. И припустил бегом по заранее намеченному пути до ближайших городских ворот. К ним он успел, как и рассчитывал, к самому закрытию. У ворот его не ждали посланцы сюньбу. Как он и предполагал, слуги Хун. Хсиучуана, растерявшись, не успели вовремя поднять на ноги полицию.

Хуа То взглянул на небо, на светящуюся там Реку.[200] Вдохнул живительный бодрящий вечерний воздух, подобный эликсиру Сиванму. Предстояло бежать всю ночь на север, где-то отлеживаться несколько дней, а потом возвращаться на юг — в обитель. Что сделают с ним братья-монахи за немыслимый проступок — побег из храма и тягчайшее преступление — нападение на члена императорской фамилии? Страшно даже подумать. Тем не менее отказаться от возвращения немыслимо. Это будет вопиющей неблагодарностью. Хань Синь отплатил старухе, говорит пословица.[201] Как же можно пренебречь храмом?! До сих пор Хуа только брал у Шаолиня. Если тратить, не пополняя, даже море исчерпается. Настало время платить за взятое щедрой мерой.

Стерпится-слюбится… Поговорка касается не только отношений между людьми. Уж как Сафонка ненавидел море: пугает плеском волн, выворачивает желудок наизнанку бортовой и килевой качкой, грозит штормовой погибелью. Стоило несколько раз окунуться в голубую ласковую прохладность, понежиться на теплом даже в эту зимнюю пору песке — и он простил морю все. Разве оно виновато, что такое? Вина на тех, кто запихнул русского парня сюда, за тридевять земель от родных лесов.

Сафонка полюбовался на желтые паутинки, которые солнечный свет, преломляясь через воду, нарисовал на неровностях дна — совсем как на Дону летом, — и потормошил друзей, размеренно гревшихся рядом с ним.

— Купаться!

Уже десять дней галера стояла у небольшого островка близ побережья Алжира, в укромной, защищенной от волн и ветров бухточке. Рабы вытащили судно на мель, очистили днище от ракушек и водорослей, законопатили щели, подсушили, подмазали смолой подгнившие доски. Работали с тщанием —