Валентайн. Не то, чего ты ждешь.
Ханна. Почему?
Валентайн. Ну, во-первых, она бы прославилась при жизни.
Ханна. Не успела. Она умерла слишком рано.
Валентайн. Умерла?
Ханна. Сгорела заживо.
Валентайн
Ханна. Пожар вспыхнул ночью, накануне ее семнадцатилетия. На фасаде видно — не хватает мансардного окна. Там, под самой крышей, была ее комната. В парке — памятник.
Валентайн
Ханна. Вэл, а ведь Септимус был ее учителем. И они вместе могли…
Валентайн. Занимайся своим делом.
Томасина. Ты же клялся! Ты крест на сердце клал!
Огастес. Я маменьке скажу! Все маменьке скажу!
Томасина. Какая же ты дрянь!
Септимус. Тише! Что случилось! Милорд! Прошу всех успокоиться.
Благодарю вас.
Огастес. А, добрый день, господин Ходж!
На губах его ухмылка. Томасина принимается прилежно рисовать пирамиду и конус.
Септимус открывает папку.
Септимус. Не составите ли нам сегодня компанию, лорд Огастес? У нас урок рисования.
Огастес. Я рисую лучше всех в Итоне, господин Ходж. Но мы предпочитаем обнаженную натуру.
Септимус. Что ж, рисуйте по памяти.
Томасина. Какая гадость!
Септимус. Прошу тишины.
Томасина. Никаких отметок?! Тебе не понравилось кроличье уравнение?
Септимус. Не усматриваю связи с кроликами.
Томасина. Они же поедают собственное потомство.
Септимус
Томасина
Ханна. Ты хочешь сказать, что мир все-таки спасен?
Валентайн. Нет. Мир по-прежнему обречен. Но если он зарождался именно так, то, возможно, и следующий мир возникнет по этому образцу.
Ханна. Из доброй английской алгебры?
Септимус. И так — до бесконечности, нуля или полного абсурда.
Томасина. Нет. Если отбросить отрицательные корни, все снова обретает смысл.
Валентайн. А чай-то стынет.
