себя у нее не так, как те, которые сознают, что своим приходом всегда доставляют удовольствие хозяйке, было бы только у них самих время и желание; такие, как г-жа Бонтан, не являются, к примеру, на первый и на третий вечер — они воображают, что их отсутствие будет замечено, и приберегают себя для второго и четвертого; только в том случае, если, по их сведениям, третий вечер обещает быть сверхблестящим, они придерживаются иного порядка и оправдываются тем, что они, «к сожалению, прошлый раз были заняты». Вот так и г-жа Бонтан высчитывала, сколько еще сред остается до Пасхи и как ухитриться, не показавшись навязчивой, побывать на лишней среде. Она надеялась, что дорогой получит указания от г-жи Котар. «Ах, госпожа Бонтан, вы уже встали! Нехорошо это с вашей стороны — подавать сигнал к бегству. Вы должны вознаградить меня за то, что не были прошлый четверг… Посидите еще немножко. Ведь вы же больше никуда сегодня не поедете. Вас ничем нельзя соблазнить, — продолжала г-жа Сван, протягивая блюдо, с пирожными. — Вы знаете, эта гадость совсем не так плоха. Она неказиста, но вы все-таки попробуйте и скажите, вкусно или нет». — «Что вы, они очень аппетитны, — возражала г-жа Котар, — у вас, Одетта, всегда бывает что-нибудь такое вкусненькое, что только пальчики оближешь. И не для чего спрашивать, откуда, — я и так знаю, что у вас все от Ребате. Должна заметить, что я более эклектична. За печеньем, за всякими лакомствами я часто посылаю к Бурбоне. Но я признаю, что мороженое у Бурбоне делать не умеют. По части мороженого, баваруаза и шербета Ребате — великий искусник. Как сказал бы мой муж, nec plus ultra»150. — «И ведь все очень просто. Правда?» — «Я уже не смогу ужинать, — говорила г-жа Бонтан, — а все-таки присяду на минутку. Вы знаете, я обожаю беседовать с такими умными женщинами, как вы. Может быть, я покажусь вам нескромной, Одетта, но мне бы хотелось знать, как вам нравится шляпа госпожи Тромбер. Большие шляпы сейчас в моде, это мне известно. Но все-таки надо знать меру. По сравнению с этой, в которой она недавно приходила ко мне, та, которую она носила прежде, кажется крохотной». — «Да нет же, совсем я не умна! — полагая, что это хороший тон, говорила Одетта. — В сущности, я простофиля, всему верю, огорчаюсь по пустякам». И она обиняками давала понять, что на первых порах очень страдала, выйдя замуж за такого человека, как Сван, у которого своя жизнь и который обманывал ее. Принц Агригентский, услыхав слова: «Совсем я не умна», пытался выразить свое несогласие, но он не отличался находчивостью. «Вот тебе на! — восклицала между тем г-жа Бонтан. — Это вы-то не умная!» — «Я тоже подумал: «Что такое? Или я ослышался?» — цепляясь за эту нить, подхватывал принц. «Да нет же, уверяю вас, — настаивала Одетта, — в сущности, я мещаночка, обидчивая, опутанная предрассудками, забившаяся в свою норку, а главное — полная невежда». Имея в виду барона де Шарлю, она спрашивала: «Вы давно не видали милого баронета?» — «Вы — невежда? — восклицала г-жа Бонтан. — Что же тогда говорить об официальных кругах, о всех супругах их превосходительств, болтающих только о тряпках!.. Вот вам пример: неделю тому назад я заговорила с женой министра народного просвещения о «Лоэнгрине». А она мне: «Какой Лоэнгрин»? Ах да, это последнее обозрение в Фоли-Бержер, — кажется, очень забавное». Ну, знаете, когда слышишь такие вещи, трудно не выйти из себя. Мне так хотелось закатить ей пощечину! У меня ведь тоже есть характер, можете мне поверить. Как вы находите? — обращалась она ко мне. — Разве я не права?» — «Послушайте, — вмешивалась г-жа Котар, — если человека ни с того ни с сего огорошить каким-нибудь вопросом и он ответит немножко невпопад, то это простительно. Я знаю по себе: госпожа Вердюрен имеет обыкновение приставать с ножом к горлу». — «Кстати насчет госпожи Вердюрен, — обращалась к г-же Котар г-жа Бонтан, — вы знаете, что у нее среда?.. Ах, я и забыла, что мы приглашены на ближайшую среду! Приезжайте к нам в среду пообедать. А потом вместе поедем к госпоже Вердюрен. Я боюсь входить к ней одна; сама не знаю почему, я всегда робею в присутствии этой важной дамы». — «Я вам сейчас объясню, — говорила г-жа Котар, — вас пугает голос госпожи Вердюрен. Ну да ведь такой прелестный голосок, как у госпожи Сван, — это редкость. Но — вовремя вставленное слово, как говорит «покровительница», и лед тронулся. А в сущности, она человек вполне благожелательный. Но я вас понимаю: первый раз очутиться в чужой стране — удовольствие из средних». — «Хорошо, если б и вы пообедали с нами, — предлагала г-же Сван г-жа Бонтан. — После обеда мы бы все вместе поехали вердюрениться к Вердюренам; и если даже «покровительница» надуется на меня за это и больше не пригласит, зато мы хоть раз поболтаем у нее втроем, а мне больше ничего и не надо». Вероятно, это было не вполне искреннее заявление, потому что г-жа Бонтан тут же начинала расспрашивать: «Как вы думаете, кто там будет в среду? Что там готовится? По крайней мере, не слишком много будет народу?» — «Я наверно не поеду, — говорила Одетта. — Мы заедем только на последнюю среду. Если вам все равно, потерпите до той среды…» Однако предложение подождать, видимо, не прельщало г-жу Бонтан.

Интеллектуальный уровень салона и его внешний блеск находятся по отношению друг к другу скорее в обратной, чем в прямой зависимости, но поскольку Сван уверял, что г-жа Бонтан — женщина приятная, значит, очевидно, человек, примирившийся со своим падением, становится менее требовательным к тем, с кем он заставил себя водить дружбу, менее требовательным к их уму, равно как и ко всему остальному. Если это так, то культура и даже язык отдельных личностей и целых народов неминуемо исчезнут вместе с их независимостью. Одно из последствий подобной снисходительности состоит в том, что, когда мы достигаем определенного возраста, нам все больше нравятся похвалы нашему умонастроению, нашим наклонностям, нравится, когда нас подбивают предаться этим наклонностям; это тот возраст, когда великий художник предпочитает обществу самобытных талантов общество учеников, которые, усвоив лишь букву его учения, кадят ему и ловят каждое его слово; когда мужчина и женщина, удивительные люди, живущие только любовью, сходятся во мнении, что на каком-нибудь сборище умнее всех такой-то, тогда как на самом деле человек этот, может быть, ниже других, но он произнес фразу, из которой явствует, что он понимает и одобряет любовные похождения, и этим ублажил сладострастные вожделения любовника или возлюбленной; это еще и тот возраст, когда Свану, женившемуся на Одетте, приятно было узнать мнение г-жи Бонтан, что принимать у себя одних герцогинь — это блажь (отсюда он делал вывод, противоположный тому, к какому он пришел бы в былое время у Вердюренов, — что г-жа Бонтан женщина добрая, очень умная, свободная от снобизма), приятно было рассказывать г-же Бонтан истории, от которых ее всю «передергивало» только потому, что она слышала их впервые, но «соль» которых она тем не менее улавливала сразу, которые настолько ее забавляли, что она изъявляла желание послушать еще. «Значит, доктор не так обожает цветы, как вы?» — спрашивала г-жу Котар г-жа Сван. «О, вы знаете, мой муж — мудрец: он умерен во всем. Но и у него есть страсть». — «Какая же?» — с огоньком недоброжелательства, веселости и любопытства в глазах спрашивала г-жа Бонтан. Г-жа Котар простодушно ей отвечала: «Чтение». — «О, для супруга такая страсть — это полный отдых!» — восклицала г-жа Бонтан, сдерживая демонический хохот. «Когда доктор углублен в свои книги, то уж тут, знаете!..» — «Ну, это не должно вас особенно тревожить…» — «Как так не должно тревожить?.. А зрение?.. Одетта, меня ждет муж, но на ближайших днях я снова постучусь к вам в дверь. Да, кстати о зрении: вы слыхали, что особняк, который только что купила госпожа Вердюрен, будет освещаться электричеством? Я узнала об этом не от моих агентиков, а из другого источника: мне рассказывал не кто иной, как монтер Мильде. Видите, я ссылаюсь на первоисточник. Электричество будет везде, даже в жилых комнатах: там будут лампочки с абажурами, чтобы свет был не такой резкий. Это, конечно, роскошь, но приятная. Вообще в наше время все стремятся непременно завести у себя какое-нибудь новшество, а теперь этих новшеств столько развелось! Золовка одной из моих приятельниц поставила телефон! Она может, не выходя из дому, сделать заказ в магазин! Откровенно говоря, мне безумно хочется получить разрешение поговорить по телефону! Это для меня большой соблазн, но только я бы предпочла говорить у приятельницы, а не у себя. Меня бы, наверное, раздражал телефон. Первое время это было бы занятно, а потом голова бы распухла… Ну, Одетта, я бегу, не задерживайте госпожу Бонтан: она сама предложила меня довезти, я все никак не могу от вас вырваться, у вас так уютно, но мне пора к мужу!»

Пора было и мне уходить, так и не вкусив зимних наслаждений, блестящей оболочкой которым, казалось, служили хризантемы. Наслаждения все не являлись, а между тем г-жа Сван как будто ничего больше и не ждала. Она отдавала прислуге распоряжение убирать со стола таким тоном, каким говорят: «Заприте двери!» И наконец обращалась ко мне: «Так вы уходите? Ну что ж, good- bye». Я чувствовал, что, если бы даже я и остался, все равно встреча с неведомыми наслаждениями у меня бы не состоялась и что я их лишен не только потому, что тоскую. Да и место ли им на этой проезжей дороге, где часы всегда так летят к мгновению расставанья, и не укрываются ли они на каком-нибудь неизвестном проселке, куда мне и надо бы свернуть? Как бы то ни было, цель моего прихода достигнута, до сведения Жильберты доведут, что я был у ее родителей, когда она отлучалась из дому, и что