— Что это значит: принадлежала другому? Скажи, теперь уж таиться нечего.
— Один знакомый… — заплакала Мадзя, — один знакомый целовал меня!..
Она закрыла лицо руками и отвернулась от своих судей.
— Сколько раз это было? — спросила мать Аполлония.
— Один раз, но… очень долго…
— Как долго?
— Минут пять… а может, десять…
— Не может этого быть, — пробормотал Дембицкий. — Столько времени не дышать…
— Эх, и глупенькая же ты, девочка! — вздохнул майор. — Чтобы у пана Сольского был еще один повод ревновать тебя, дай-ка я…
Он обнял Мадзю и поцеловал в обе щечки, мокрые от слез.
— Теперь беги на площадь, — сказал он, — и вели трубить, что я целовал тебя. Дитя мое, да если бы на небе стали записывать, сколько раз мы целуем красивых девушек, нам бы никогда не видеть солнца… Такие тучи собрались бы из этих записей.
— Можешь идти, Мадзя, — сказала мать Аполлония.
Мадзя исчезла за дверью.
— Что ж, сударыня, — снова заговорил майор, — девочку вы отправили, а мы так ничего и не знаем…
— Я уважаю вашу старость, — начала монахиня, — но…
— Во-первых, нечего уважать мою старость, еще неизвестно, кто из нас старше. Во-вторых…
— А во-вторых, — решительно перебила его мать Аполлония, — только один из нас может остаться в комнате: вы или я!
Майор остолбенел, однако тут же нашелся.
— Ну, не говорил ли я вам, — обратился он к Дембицкому, — что стоит мне только рот раскрыть при бабах, как они тотчас выпроваживают меня за дверь?
Он выбежал во двор и начал набивать огромную трубку, которую все это время прятал под пальто.
— Приношу глубокие извинения за моего друга, — смущенно заговорил доктор. — Старый что малый!
— Ничего, сударь! — сказала с улыбкой монахиня. — Нам приходится видеть больных и похуже…
— Итак, с чем же мы уходим? — спросил Дембицкий, глядя на доктора и на монахиню.
Мать Аполлония пожала плечами.
— Вы сами слышали, — ответила она. — Думаю, что прежде всего надо дать бедной девочке успокоиться.
— И я того же мнения.
— Кроме того, — прибавила она, — следует, я думаю, рассказать пану Сольскому о нашем сегодняшнем разговоре.
— Пожалуй, что и так, — согласился пан Дембицкий.
Они попрощались со старушкой и вышли к майору, который заглядывал в окно приемной.
В пять часов вечера Сольский был уже в приемной и с нетерпением ожидал мать Аполлонию.
Когда монахиня вышла в приемную, он назвался и попросил разрешения повидаться с панной Бжеской.
— Простите, сударь, — сказала старушка, — но Мадзя так расстроена, что сейчас мне даже не хотелось бы говорить ей о вашем посещении.
— Когда же? — спросил Сольский, пытаясь овладеть собой.
— Я скажу ей об этом через несколько дней.
— Стало быть, мы сможем увидеться только через несколько дней?
Монахиня нахмурилась: ей не понравилась такая настойчивость.
— Увидеться? — повторила она. — Это, пожалуй, еще не скоро…
— Вам, если не ошибаюсь, известны мои намерения?
— Да, известны, и я от души желаю вам успеха. А потому послушайтесь моего совета…
— Я слушаю вас.
— Прежде всего дайте бедной девочке снова обрести душевное равновесие, которое она потеряла. Пусть она успокоится, окрепнет…
— Когда же, как вы думаете?.. — спросил он с мольбой в голосе.
— Через несколько месяцев она, может, и успокоится, если… не случится ничего нового…
— Сударыня, — воскликнул Сольский, протягивая монахине руку, — как вы думаете, могу я надеяться, что панна Магдалена когда-нибудь отдаст мне свое сердце?
Старушка строго на него посмотрела.
— Один только бог это знает, — ответила она.
Примечания
Роман печатался в газете «Курьер цодзенны» («Ежедневный курьер») с конца 1890 по 1893 год (до № 281).
«Первоначальное заглавие „Эмансипированная женщина“ („Эмансипантка“) автор совершенно правильно заменил в книжном издании на множественное число, так как ни главная героиня, ни вообще какая-либо другая женщина в романе не могут дать сколько-нибудь правдивый пример движения за эмансипацию, и только все вместе, захваченные в той или другой степени этим движением, они дают красочную картину, представляющую в уменьшенном виде, иногда с задором карикатуриста, стремление современных женщин к независимости», — писал в 1894 году известный польский критик и историк литературы современник Пруса Петр Хмелевский.
Время действия романа — 70-е годы, хотя многие образы и эпизоды характерны скорее для 90-х годов. Именно в 70-е годы в польской прессе шли особенно оживленные дискуссии об эмансипации женщин.
Женский вопрос был выдвинут самой польской действительностью. После январского восстания 1863 года и аграрной реформы 1864 года началось разорение мелкой и части средней шляхты, значительное число семей осталось без мужчин в результате репрессий царского правительства после разгрома восстания, и многие женщины оказались вынужденными зарабатывать себе на жизнь и даже содержать семьи.
Часть буржуазной прессы, главным образом органы позитивистов «Пшеглёнд тыгоднёвы», «Нива» и др., начали борьбу за право женщин на труд, за равноправие женщин в области образования и за допуск их в университеты, за уравнение в гражданских правах. В этой борьбе приняли активное участие Элиза Ожешко, Александр Свентоховский, Юзефа Добишевская, Анастазия Дзедушицкая и другие писатели и публицисты. Голосам позитивистов противостояли выступления публицистов из лагеря консерваторов, которые утверждали, что единственный удел женщины — это дом, семья, дети, что женщина, стремящаяся к чему-то другому — это «явление аномальное».
Дискуссия, продолжавшаяся и в 80-е годы, вновь усиливается в 90-е годы в связи с ухудшением положения трудящейся женщины в результате экономического кризиса.
Принял участие в полемике по женскому вопросу и Болеслав Прус. В своих еженедельных фельетонах 70—90-х годов он неоднократно пишет о положении женщин в обществе, женском труде, о всевозможных учреждениях для женщин и т.д. С большим уважением пишет Прус о тех «женщинах, которые вместо того, чтобы надеяться на мужа или жить на чужих хлебах, своим трудом обеспечивают независимое положение себе, своим семьям, а иногда и мужьям».
«Для нас право женщины — это право труда», — пишет Прус в 1876 году. «В этом — женский вопрос, — пишет он позже, в 1888 году. — На что жить незамужней женщине? Как, выйдя замуж, содержать дом, если муж зарабатывает от 10 до 30 рублей в месяц?»
Прус понимает, что полемика в позитивистской прессе касается прежде всего женщин из обедневшей шляхты и интеллигенции, так как вопрос об «эмансипации» женщин из народа уже давно был решен самой жизнью. «Равноправие женщин, хотя бы в труде, существует у нас уже давно, но среди так называемых „низших классов, — пишет он в одной из статей. — Крестьянка — это не только „жрица домашнего очага“, это фактически кухарка, пекарь, судомойка, прачка и т.д. И еще она умеет пахать, копать, возить продукты
