скамью, села и засмотрелась на каштан. Тишина нисходила на нее. Она переставала замечать прохожих, не слышала шума. Ей казалось, что она погружается в сладостное забытье и печали, словно нехотя, покидают ее.

И снова перед ней возникла хрустальная беспредельность, в которой, как пестрые мотыльки, реют сотканные из света образы в радужных одеждах.

— Разрешите закурить?

Рядом с ней закуривал папиросу одетый с претензией молодой человек с истасканным лицом.

— А то, может, вас беспокоит дым, — сказал он.

Мадзя поднялась со скамьи, сосед тоже. Он шел рядом с ней и разглагольствовал:

— Одиночество — вещь очень неприятная для такой красивой барышни. Вы, я вижу, не варшавянка, может, у вас и знакомых здесь нет. В таком случае, осмелюсь предложить свои услуги…

Мадзя свернула к воротам, выходящим на Крулевскую, и ускорила шаг, но молодой человек не отставал и продолжал говорить.

Тогда Мадзя остановилась вдруг и, глядя прямо в глаза своему преследователю, сказала умоляющим голосом:

— Послушайте, я очень несчастна! Оставьте меня в покое!

— Вы несчастны? — воскликнул тот. — Но утешать красивых и несчастных барышень — это мое призвание! Позвольте ручку! — И он грубо потянул ее за руку.

Мадзя почувствовала, что у нее сжимается горло и на глаза набегают слезы. Чтобы не привлекать внимания прохожих, она закрыла лицо носовым платком, но не выдержала и расплакалась прямо на улице.

Молодой человек нисколько не смутился, он все вертелся около нее, плел какой-то вздор и глупо хихикал. И только тогда, когда прохожие стали обращать внимание на эту сцену, он отвязался от Мадзи, бросив напоследок ей какое-то гадкое словцо.

Мадзя вскочила в свободную пролетку и, заливаясь слезами, вернулась домой. Ей стало так горько от человеческой жестокости и такое охватило отчаяние, что она готова была выброситься из окна.

Наконец она пришла в себя. Села на диванчик, сомкнула веки и, сжимая руками голову, повторяла про себя:

«Нет мне покоя, нет пристанища, нет спасения! Боже, сжалься, боже, сжалься надо мной!»

Вдруг она подняла голову, вспомнив о матери Аполлонии, и мысли ее сразу приняли другое направление. «Зачем же я ходила в Саксонский сад? Ведь стоит только попросить монахинь, и они позволят мне целыми часами сидеть у них в саду. Ах, видно, я никогда уже не поумнею!»

И правда, что может быть лучше отдыха в саду у монахинь? Обедать и ночевать она будет дома, а остальное время будет проводить на свежем воздухе, в тишине. Мать Аполлония не откажет ей в этом, а пройдет несколько дней, и ее вызовет Здислав.

На следующий день Мадзя отправилась в монастырь.

— Что с тобой, дитя мое? — воскликнула мать Аполлония, увидев ее. — Да ты больна!

Мадзя рассказала старушке обо всем, что произошло с нею за последние дни. Когда она описывала неожиданное появление брата и отчаяние, охватившее его перед лицом близкой смерти, монахиня сжала губы и тень недовольства пробежала по ее лицу. Но когда Мадзя заговорила о Дембицком и его речах, вернувших покой брату, на лице матери Аполлонии появилась снисходительна я улыбка. Выслушав гостью, старушка сказала:

— Видно, хороший человек этот пан Дембицкий, но зачем он так мучится в поисках доказательств? Что бог и вечная жизнь существуют, это чувствует каждый, у кого хватает мужества внять голосу разума.

Потом Мадзя рассказала о происшествии в Саксонском саду и попросила у матери Аполлонии разрешения отдыхать в монастырском саду.

— Это всего на несколько дней, — сказала Мадзя. — Здислав должен вызвать меня за границу! А мне так хочется немного окрепнуть.

— Дитя мое, — ответила старушка, целуя Мадзю, — приходи, когда хочешь, и гуляй в саду, сколько хочешь. Только скучно тебе будет, мы ведь заняты. У нас и книг нет для чтения.

— А не могли бы вы дать мне какую-нибудь божественную книгу? — краснея, прошептала Мадзя.

— Вот как? — взглянула на девушку мать Аполлония. — Что ж, в таком случае я дам тебе книгу «О подражании Христу».

Она проводила Мадзю в сад, принесла книгу, благословила девушку, а сама ушла по делам.

Оставшись одна среди вожделенной зелени и тишины, Мадзя почувствовала такое спокойствие, такой восторг, что готова была обнимать деревья, целовать цветы и эти святые стены, за которыми она нашла приют. Опасаясь, однако, как бы кто-нибудь не заметил ее экзальтации, она сдержалась и начала перелистывать книгу.

Раскрыв книгу наугад, она наткнулась на такое место:

«Стоит ли страдать, если не все получается так, как тебе хочется? Где тот человек, у которого было бы все, чего он желает? Это не я, не ты и никто из людей, живущих на земле…»

— Это правда, — прошептала Мадзя.

«Воистину плачевна юдоль земная. Чем сильнее жаждет человек жизни духовной, тем горше для него жизнь земная, ибо тем сильнее он чувствует и яснее видит пороки, в которых погрязли люди. Горе тому, кто не сознает своей духовной нищеты, но еще горше тому, кто полюбил эту скудную и бренную жизнь».

«Это обо мне!» — подумала Мадзя, перевернула страницу и снова прочла:

«Не теряй веры, сестра, в то, что ты можешь направить свои стопы к духовному добру; еще не минуло время твое, не упущен твой час. Зачем ты хочешь отложить на завтра свое намерение? Восстань, начни немедленно и скажи себе: настало время действовать, настало время борьбы, настало время для исправления…»

Мадзя была в состоянии такого возбуждения и экзальтации, что каждое слово воспринимала либо как укор, либо как пророчество. Она решила читать дальше, открывая книгу наугад, чтобы извлечь урок из прочитанного или понять, какое в нем скрыто предсказание.

«Редко встретишь человека столь одухотворенного, чтобы он лишен был плотских страстей. Когда человек отдает все свое имение, это ничто. Когда он искренне покается в содеянных грехах, и этого мало. Когда он постигнет все науки, и тогда ему далеко… Но нет человека богаче, нет человека могущественнее и свободней, чем тот, кто от всего отрекся и почитает себя ниже всех…»

Мадзя задумалась. Сможет ли она почесть себя ниже всех? Нет, не сможет. Но из всех человеческих добродетелей эта для нее самая близкая.

В другом месте она прочла:

«Нельзя слепо верить слабому духом смертному человеку, если даже он любим тобою и делает тебе добро».

«Даже Здиславу?» — подумала Мадзя.

»…Но нельзя и сокрушаться безмерно, если порой он воспротивится тебе и отвратит от тебя свой лик…»

«Да, да. Он воспротивился мне…»

«Тот, кто сегодня с тобой, завтра может пойти против тебя, другие — наоборот: люди часто переменчивы, как ветер…»

«Ада, панна Говард», — подумала Мадзя.

«Кратко твое пребывание здесь…»

— Да, каких-нибудь два дня! — вздохнула девушка.

»…и куда ни направишь ты стопы свои, всюду ты будешь чужая и странница…»

— Aх, как это верно! Особенно, когда я уеду за границу.

»…и не обретешь покоя, пока не соединишься с Христом…»

— Невеста Христова? — воскликнула потрясенная Мадзя. Но не испуг слышался в этом возгласе, а изумление.

Она перевернула страницу и со все возрастающим волнением прочла строки, как бы обращенные