Они свернули налево, запах карболки преследовал их и здесь. Через минуту Мадзя услышала какой-то странный крик, точно пищала механическая игрушка. За ним другой, третий… Навстречу им вышла из комнаты монахиня, и провожатая Мадзи передала ей записку.

— Ах, это вы! — сказала сестра Мария и назвалась. — Мать Аполлония еще вчера спрашивала у меня о девочке Магдалене с крестиком из золотой проволоки, она попала к нам месяц назад. Есть у нас такая девочка.

— Могу я ее видеть? — прошептала Мадзя.

— Пожалуйста, — сказала сестра Мария, открывая другую дверь.

На пороге Мадзя остановилась в нерешительности, но все же вошла. Она увидела большую комнату с открытыми окнами, выходящими в сад. Здесь было светло, даже солнечно, хотя и тесновато из-за множества кроватей и кроваток. Семь-восемь женщин с увядшими лицами сидели или прохаживались по комнате. Они кормили детей, оправляли их постельки, разговаривали. Одна из кормилиц держала на руках двух младенцев.

— Неужели она двоих кормит? — удивилась Мадзя.

— Бывает, что и троих, — ответила монахиня.

Некоторые младенцы пищали, и голоски у них были, как у кукол; один, сидевший на руках у кормилицы, поразил Мадзю необыкновенно осмысленным взглядом. Ребенку еще и года не было, а он, казалось, вот-вот заговорит, о чем-то спросит. Все дети были очень худенькие.

— Вот девочка, — сказала монахиня, указывая на кроватку, где лежало крохотное существо со сморщенной синеватой кожицей и ножками, не толще пальца взрослого человека.

— Боже мой, какая худенькая! — воскликнула Мадзя. — Разве она больна?

— Совсем плоха. Дня два протянет, не больше, — ответила монахиня.

— Так надо же ее лечить! У меня есть деньги для этой девочки, — дрожащим голосом сказала Мадзя.

Монахиня пожала плечами.

— Мы делаем все, что можем. Этой крошке даже отдельную кормилицу дали, но…

— Может быть, она в чем-нибудь нуждается? — настаивала Мадзя.

— У нее есть все, что мы можем ей дать. Нет у нее только матери да сил, но вернуть их один господь властен.

— Значит, ничего нельзя сделать? Ничего? — повторяла огорченная Мадзя, не решаясь прикоснуться к несчастному ребенку.

Монахиня молчала.

Попрощавшись с сестрой Марией, Мадзя чуть не бегом бросилась вон из больницы. Запах карболки душил ее, сердце разрывалось от одного вида этих сироток, от звука их голосов, в которых не было ничего человеческого.

На Варецкой площади она взяла извозчика и поехала к пани Туркавец. Хозяйка родовспомогательного заведения, как и в первый раз, стояла на лестничной площадке и беседовала с прачкой. Увидев Мадзю, пани Туркавец прервала разговор и крикнула ей:

— Вы? Так скоро? Не трудитесь подниматься, милая барышня!

— Как? Почему? — спросила Мадзя, остановившись на середине лестницы.

— Вашу знакомую уже унесли.

— В больницу?

— Нет, на кладбище. Вчера в полдень умерла, а вино-то все выпила.

— Но почему меня не известили?

— Да тут третьего дня и вчера приходили две монахини; они ее осмотрели, доктора прислали. А когда все было кончено, велели не сообщать вам.

Мадзя попрощалась с услужливой хозяйкой и вышла на улицу.

«Смерть, всюду смерть! — думала она. — Кто ни познакомится со мной, все умирают».

Ей не было жаль Стеллы, напротив, казалось, что несчастная певица ничего лучше не могла бы сделать в этом мире.

Возвратившись домой, Мадзя с аппетитом пообедала, потом позанималась с Зосей. Она успокоилась, словно ее собственные страдания растворились в больничных запахах, в монастырской тишине, в слабом крике подкидышей, в безмерной нищете и безмерном самопожертвовании, которое ей довелось видеть в последние дни.

«Смерть, всюду смерть! Вокруг меня смерть!» — повторяла она.

Неизвестно почему Мадзе вдруг вспомнился Сольский, и сердце ее сжалось.

«Ах, теперь все кончено, — сказала она себе. — Боже мой, одна-единственная прогулка! Вот не думала, что есть такой простой способ оградить себя от пана Стефана!»

Еще несколько дней назад в сердце Мадзи жила надежда, что Сольский может вернуться к ней, а заодно и страх, что она уступит, если он снова сделает предложение. Это был последний отголосок недавнего прошлого, тень все более удалявшегося образа Сольского. Но сегодня все кончилось: пан Казимеж заглушил отголоски и прогнал тень. Теперь уже ничего не осталось.

Вечером она написала длинные письма брату и отцу. Брату Мадзя писала, что готова приехать к нему на несколько лет и даже навсегда. Отцу же сообщала об этом своем намерении.

«Перед самым отъездом, — думала она, — зайду к Аде, поблагодарю за все, что она сделала для меня и для Цецилии. Я уверена, что Ада простится со мною дружески. Ведь я теперь уже не отниму у нее любви брата».

Прошла еще неделя, наступил август.

Пани Бураковская, ее жилички и столовники относились к Мадзе все холодней, едва отвечали ей на приветствия. Но Мадзя не замечала этих проявлений неприязни, она думала о своем брате, о том, как будет вести его хозяйство, и с нетерпением ждала ответа на письмо.

Однажды, сразу же после занятий с Зосей, нежданно-негаданно явился с визитом пан Ментлевич. Он долго расшаркивался и раскланивался, потом рассказал, что его свадьба с панной Евфемией состоится в середине августа, что родные и майор шлют Мадзе поклон, что в Иксинове на рыночной площади чинят мостовую. При этом он не смотрел на Мадзю, и выражение лица у него было такое странное, что она встревожилась.

— У вас есть какое-то неприятное известие? — перебила она гостя, схватив его за руку.

— Известие? Известие? — повторил он. — Да нет. Я только хотел спросить вас кое о чем, завтра я уезжаю домой, а здесь болтают…

— О чем здесь болтают? — бледнея, спросила Мадзя.

«Может быть, о прогулке в Ботанический сад?» — мысленно прибавила она.

— Гм, видите ли… Э, да что тут церемониться, когда все это наверняка чистейший вздор, — с озабоченным видом пробормотал Ментлевич. — Вы послушайте только, что говорят. Будто бы вы, панна Магдалена, ходите к каким-то акушеркам и в приют для подкидышей…

— Это правда, я там была.

— Вы?

— Я была у пани Туркавец, навещала Стеллу, которая там и умерла, а в приют ходила повидать ее ребенка, который умирает.

— У Стеллы? Стало быть, бедняжка умерла! — воскликнул Ментлевич. — И вы ее навещали?

Он встал с дивана и, усердно расшаркиваясь, поцеловал Мадзе обе руки.

— Да вы просто святая! — шепнул он.

— Что в этом особенного?

— А люди, — продолжал Ментлевич, — нет, люди-то каковы! Сущие скоты! Вы уж меня извините, но иначе их не назовешь.

Он вытер слезы, еще раз поцеловал Мадзе руку и, поклонившись, вышел из комнаты.

«Неисправимый провинциал, — подумала Мадзя, пожимая плечами. — Нашел чему удивляться — сплетням!»

В воротах Ментлевич столкнулся с паном Казимежем, направлявшимся к Мадзе. Лицо пана Казимежа выражало злобное торжество; поднимаясь по лестнице, он повторял про себя:

Добавить отзыв
ВСЕ ОТЗЫВЫ О КНИГЕ В ИЗБРАННОЕ

0

Вы можете отметить интересные вам фрагменты текста, которые будут доступны по уникальной ссылке в адресной строке браузера.

Отметить Добавить цитату