— Ой, панна Магдалена, не ходите в коридор, там, наверно, разбойники! — говорит одна из девочек и прячет голову под подушку.

Некоторые так усердно закрывают одеялами головы, что у них высовываются голые ступни и даже коленки. Одна начинает дрожать — и вот дрожат уже все, другая начинает плакать — и вот уже плачут все.

Набравшись духа, Мадзя отворяет дверь в коридор; девочки в рев.

— Кто здесь? — спрашивает Мадзя, поднимая вверх свечу.

— Я, разве не видишь?

Услышав разговор, девочки умолкают; но когда Мадзя говорит им:

— Успокойтесь, дети, это Иоася, это панна Иоася, — начинают плакать и истошно кричать.

Мадзя остолбенело смотрит на Иоасю. Смотрит и не верит своим глазам: красивое кремовое платье Иоаси залито дождем и забрызгано грязью, волосы растрепаны, лицо пылает, глаза странно блестят.

— Чего ты на меня уставилась? — сердито говорит панна Иоанна. — Вот уже целый час я не могу войти, мне пришлось пройти через лакейскую, а сейчас вот стучу, потому что эта негодница Зося заперла дверь!

— Зося! — повторяет Магдалена, не зная, стоять ли ей в коридоре, или пойти успокоить девочек, которые плачут все громче.

Но с лестницы вдруг падает свет, он все растет, показывается пламя свечи и темная фигура.

Мадзя пятится и, захлопнув дверь, бросает плачущим девочкам два слова:

— Пани Ляттер!

В дортуаре мгновенно воцаряется тишина. Страх перед начальницей подавляет страх перед разбойниками, и девочки смолкают. В коридоре слышен резкий голос:

— Что это значит, Иоася?

Слышен чей-то короткий шепот, затем пани Ляттер отвечает по-прежнему резко, но уже потише:

— Какой скандал!

Снова шепот, и снова пани Ляттер отвечает шепотом:

— Пойдем ко мне.

В коридоре слышны удаляющиеся шаги. Мадзя ложится в постель, гасит свечу и слышит за стеной, что в соседнем дортуаре тоже разговаривают.

Часы пробили два.

Мадзя не запомнит случая, который так бы ее потряс, как этот поздний приход Иоаси.

Хотя в дортуарах и в коридоре было тихо, она не могла уснуть. Ей казалось, что кто-то ходит, что слышен запах гари, что сквозь шум частого дождя пробивается какая-то мелодия. Но больше всего мешал ей спать рой собственных мыслей.

Она думала о том, что завтра в пансионе случится нечто страшное. Скорее всего Иоася за позднее возвращение потеряет место классной дамы; а может, и Зосю исключат за то, что она заперла дверь на ключ.

«Бедная Иоася, — вздыхала Магдалена, ворочаясь в постели, — для нее уже нет спасения. Помню, я была в третьем классе, когда пани Ляттер уволила панну Сусанну за то, что она перед обедом ушла без разрешения в город. А что было два года назад с панной Кристиной? Один только раз не ночевала она дома и — прости-прощай! Не знаю даже, получила ли она место в другом пансионе?

И что этой Зосе взбрело в голову? Что она, боялась? Но в коридор никто не мог войти. А может, она это из ревности к пану Казимежу? Скверная девчонка, она, конечно, сделала это из ревности…

А может, пани Ляттер и меня уволит за то, что я вышла в коридор? Но я скажу, что девочки ужасно перепугались и я вышла, чтобы их успокоить».

На этот раз мысль об увольнении потрясла Мадзю. Что она скажет папе и маме, как покажется им на глаза, если потеряет место? И что будет делать дома, изгнанная, опозоренная?..

Мадзя села на постели и схватилась руками за голову.

«Боже, боже! — думала она. — Я просто теряю ум! Ну за что же пани Ляттер выгонять меня? Что это со мною творится, отчего такие глупости лезут мне в голову? Наверно, я больна…»

Она успокоилась было, решив, что ее не могут уволить из пансиона за то, что она вышла в коридор, однако снова встревожилась оттого, что ее так одолевают мысли.

Каких-нибудь две-три недели назад она думала только о своих девочках и об их уроках, о том, что надо поговорить с Адой или пойти с классом на прогулку. А сегодня? Ее волнуют денежные дела пани Ляттер, она хочет устроить ей заем, а теперь вот озабочена судьбой Иоаси…

— Видно, я просто схожу с ума! — шепчет Магдалена.

Пробило три часа, четверть четвертого, половину четвертого… Мадзя твердо решает уснуть. Но чем крепче она зажмуривает глаза, тем явственней видится ей Иоася в забрызганном грязью платье, а в глубине коридора темная фигура пани Ляттер со свечою в руке. Потом кремовое платье Иоаси стало апельсиновым, а пламя свечи красным; потом темная фигура пани Ляттер стала зеленой, а пламя свечи белым. Потом Иоася и пани Ляттер со свечой унеслись вверх, словно на потолок, стали расплываться, пропали, снова показались, но краски теперь уже были другие, и наконец…

Наконец в коридоре раздался звонок, возвестивший, что пора вставать. Горничные давно уже разнесли вычищенные башмачки и платья, ученицы побежали умываться, из коридора доносилось хлопанье дверьми, шум шагов, приветствия.

Одевшись, Мадзя вышла в коридор и заглянула в дортуар напротив. Девочек не было, служанка, отворяла окна.

— Панна Иоася, — не дожидаясь вопроса, сказала она, — спала сегодня у пани начальницы, а сейчас пошла в лазарет.

— В лазарет? Что с нею?

Служанка так странно улыбнулась, что Мадзя вспыхнула. Она вышла из класса оскорбленная и решила больше об Иоасе не спрашивать. Однако она заметила, что кругом все говорят об Иоасе. У двери пятого класса панна Жаннета рассказывала ученицам, что Иоасе пришлось вчера поздно вернуться домой, потому что дама, с которой она была на концерте, почувствовала себя плохо и ее не с кем было оставить.

Но всего в нескольких шагах, около первого класса, мадам Мелин рассказывала другой ученице, что Иоася потому опоздала, что после концерта, который, кажется, был очень хорошим, сама почувствовала себя плохо. А на лестнице лакей Станислав, исполнявший иногда обязанности швейцара, ругал одну из горничных:

— Какое вам дело? Что это вы сплетни разносите! Была в ресторане или не была, напилась или не напилась, не наше дело…

«Это они, наверно, про судомойку», — подумала Мадзя.

В девять часов начались уроки, и Мадзя, да, наверно, и все девочки забыли про Иоасю. Но, когда Магдалена в двенадцать часов отнесла в кабинет пани Ляттер журнал, она услышала из другой комнаты голос пана Казимежа.

— Напротив, — говорил пан Казимеж, — все подумают, что мы с учительницами обходимся, как с родными…

— Все-таки я предпочитаю, чтобы ты с ними обходился иначе, — сурово ответила ему пани Ляттер.

Мадзя так шумно положила журнал на письменный стол, что собеседники умолкли и затем вошли в кабинет.

— Ну, пусть рассудит нас панна Магдалена, — сказал пан Казимеж. Он покраснел, глаза у него сверкали, никогда еще не казался он Мадзе таким красивым, как сегодня. — Пусть панна Магдалена скажет, — повторил он.

— Прошу тебя, ни слова! — прервала его пани Ляттер. — Хорошо, дитя мое, можешь вернуться наверх, — обратилась она к Магдалене.

Мадзя торопливо вышла из кабинета, однако она успела заметить, что пани Ляттер очень изменилась. Глаза ее казались больше и темней, чем обычно, лицо было желтое, она точно похудела со вчерашнего дня.