девочек уселась за парты, а другие, захватив учебники и тетради, подходили по очереди к кафедре и просили классную даму объяснить урок. Одна никак не могла решить задачку, другая не справлялась с французским упражнением, третья приготовила на завтра все уроки, но непременно хотела повторить их Мадзе. Сделав посреди класса изящный реверанс, каждая девочка клала тетрадь на стол и, нагнувшись, беседовала с классной дамой, затем восклицала: «Да, да, все понятно!» — тут же убеждалась, что совершенно непонятно, но в конце концов возвращалась на свое место удовлетворенная.

На первой парте сидит Мальвинка, красивая брюнетка с бархатными глазами; девочка отвлекает подруг от занятий, она толкует им, что вот уже целый час, как выучила все уроки, что раньше всех успевает приготовить их, потому что она самая способная. Сообщив всем подругам о своих способностях, она начинает прислушиваться к разговору за кафедрой; уловив, о чем идет речь, девочка подбегает к кафедре, хватает за руку ученицу, с которой беседует Магдалена, и говорит:

— Милая Франя, и зачем ты утруждаешь панну Магдалену, знаешь ведь, что я все тебе объясню.

— Сядь на место, Мальвинка, — просит Мадзя.

Мальвинка садится на место, но через несколько минут, позабыв о замечании, снова выбегает на середину класса и говорит другой подруге:

— Милая Стася, и зачем ты утруждаешь панну Магдалену, знаешь ведь, что я тебе отлично все растолкую!

— Сядь на место, милая Мальвинка, — просит Магдалена.

— Вот уже час, как я все выучила; я всегда первая кончаю готовить уроки.

Во время вечерних занятий Мальвинка с таким постоянством выскакивала с предложением помощи, что, если бы она этого не делала, Магдалене и ученицам чего-то недоставало бы.

Наконец занятия кончились. Девочки, сидя за партами, разговаривали или доучивали уроки, заданные на память, а Мальвинка нашла двух подруг, и они втроем то по порядку, то вразбивку повторяли вслух всеобщую историю. Магдалена стала вязать шерстяной шарфик на спицах, поглядывая время от времени на класс.

Боже, боже, как хорошо ей в пансионе, какие все здесь добрые! И за что они ее любят? Уж кто-кто, а она прекрасно знает, что не стоит любви, что она зла, глупа и некрасива. Просто такое ее счастье, ну а если так, то как знать, может, и исполнятся ее самые заветные мечты, может, через год она привезет сюда свою двенадцатилетнюю сестричку, бедную Зохну, которой приходится учиться в провинции, потому что родителям все труднее давать деньги на ее образование.

Может, через год Зохна и впрямь будет сидеть перед нею за партой, как сидят теперь вот эти девочки. Она будет, конечно, в коричневой форме и черном переднике и так же будет красива, как Маня, вон та шатенка с распущенными волосами, которая, подпершись рукой, уставилась на круг света, падающий от лампы на потолок. Только сестра будет вдобавок так же прилежна, как вон та блондинка, Генрися, которая заткнула уши и повторяет урок так, чтобы не пропустить ни единого слова, ни единой запятой. Да и любить Зохну подруги будут так, как сейчас Стасю, которую они обступили со всех сторон. И уж, конечно, Зохна не будет такой хитрой, как Франя, которая то и дело вынимает из кармана карамельки и, поедая их, закрывает рот рукой, чтобы никто не заметил, что она ест конфеты.

Вдруг течение ее мыслей прерывает одна из воспитанниц:

— Скажите, пожалуйста, панна Магдалена, — спрашивает она из-за парты, — что это за Колумбово яйцо?

Девочки засмеялись, Франя чуть не подавилась карамелькой, а Мальвинка крикнула:

— Милая Коця, и зачем ты утруждаешь панну Магдалену, я ведь все могу тебе объяснить!

Магдалена забыла, что это за Колумбово яйцо; склонившись над работой, она слушает объяснения Мальвинки и узнает, что Колумб открыл Америку и что у Мальвинки в Америке дядя богач, он недавно уехал из Варшавы и уже успел нажить состояние.

Раздался звонок на ужин, и воспитанницы в сопровождении классных дам прошли в две столовые, где стояли длинные столы, обитые клеенкой и уставленные рядами стаканов чая и булочек с ветчиной. Девочки задвигали стульями, стали рассаживаться, требовать сахару или молока, меняться булками. Классные дамы успокаивают младших девочек; снуют служанки в белых передниках с булками на подносах; в обеих столовых царит шум.

Внезапно все смолкли, стулья с шумом отодвинулись, ученицы и классные дамы встали, и сперва в одной, а затем в другой столовой головы склонились, как пшеница под дуновением ветра. Одетая в черное, спокойная, с лицом словно высеченным из камня, прошла пани Ляттер, то и дело слегка кланяясь классным дамам. Казалось, она ни на кого не смотрит; но каждая классная дама, пансионерка, служанка чувствовала на себе ее огненный взгляд. Она уже скрылась, но в столовых царила такая тишина, что из коридора долетел ее голос, когда она спросила служителя, почему не отворено окно в пятом классе.

«Боже! — думала Магдалена, — и это ей, такой королеве, я хотела одолжить три тысячи рублей? Я отважилась составить ей протекцию у Ады, я, жалкое ничтожество? Что будет, если она как-нибудь узнает о моем разговоре с Адой? Ясно, выгонит меня без сожаления. Ей и выгонять меня не понадобится, она только взглянет и спросит: что ты, несчастная, говорила? И я тотчас умру».

После ужина ученицы направились в рекреационные залы и начали играть: одни в жмурки, другие в кошку и мышку. Одна из девочек села за фортепьяно и, поминутно ошибаясь, заиграла вальс. К Мадзе подбежали девочки и стали просить потанцевать с ними за кавалера.

Мадзя отказалась, она прошла в один из пустых классов и стала у растворенного окна; обрызганная каплями дождя, она думала в отчаянии:

«Никогда уже мне не набраться ума! Ну, как это я посмела сказать Аде, что пани Ляттер нужны деньги? Да если ей понадобятся деньги, вся Варшава соберет для нее хоть целых сто тысяч!.. Ах, лучше было мне умереть!»

Часов в одиннадцать вечера, когда все ученицы спали, хранимые святыми образами, а Магдалена за своей ширмочкой читала при свече книгу, в дортуар вошла пани Ляттер. Она окинула взглядом кроватки, поправила у одной из девочек сбившееся одеяло и наконец заглянула за синюю ширму.

«Наверно, выгонит», — подумала Магдалена, и сердце у нее екнуло.

— Иоаси все еще нет? — вполголоса спросила пани Ляттер.

— Не знаю, пани начальница.

— Спокойной ночи, Мадзя! — ласково сказала пани Ляттер и вышла из дортуара.

«Ах, какая она добрая, какая благородная!» — восхищалась Мадзя, со страхом думая о том, как ужасно было бы в такой дождь очутиться в одной рубашке на улице. А ведь эта участь не миновала бы ее, если бы пани Ляттер узнала о разговоре с Адой.

— Бесстыдница я! — прошептала Мадзя и потушила свечу.

Дождь все усиливался, шелестел на крыше, барабанил в окна, журчал, вытекая из водосточных труб, шумел во дворе на асфальте. Иногда раздавался стук извозчичьей пролетки, и лошадиные копыта шлепали по воде, залившей всю улицу.

«Как холодно, наверно, тем, кто возвращается домой», — подумала Мадзя.

Озноб пробежал у нее по телу, она плотнее завернулась в одеяло и уснула. Ей снилось, что пани Ляттер совсем на нее не сердится, что Зохна уже первая ученица в пансионе и за отличное поведение каждый день носит пунцовый бант. Сестренка так внимательна и так благовоспитанна, что пани Ляттер, желая выделить ее среди самых внимательных и самых благовоспитанных учениц, велит ей даже спать с пунцовым бантом.

Сон этот кажется Мадзе таким нелепым, что она разражается смехом и просыпается.

Просыпается и — садится на постели, потому что из коридора напротив доносится стук в дверь. В дортуаре кто-то шепчет:

— Слышишь, Маня?

— Молчи, я ужасно боюсь.

— Уж не вор ли это?

— Что ты болтаешь? Надо разбудить панну Магдалену.

— Я не сплю, дети, — говорит панна Магдалена и дрожащей рукой зажигает свет.

Стук раздается снова, и панна Магдалена торопливо надевает туфельки, накидывает халатик и направляется со свечою к двери.