распахнул плащ.

– Прошу внимания, – сказали по радио. – Температура на улице – семьдесят шесть градусов по Цельсию. Согласно прогнозу, возможно повышение до восьмидесяти трех. Городская управа просит граждан не покидать охлаждаемых помещений. Тем из вас, для кого появление на улице необходимо, мы предлагаем новую модель теплоотражающего плаща, представленную фирмой «Топсол». Особая структура ткани обеспечивает максимальную защиту как от прямых солнечных лучей, так и от перегретого воздуха. Красота, комфорт и здоровье – всего за двенадцать таксов. Приобрести плащи «Топсол» вы можете в первом вагоне. Благодарю вас.

Пассажиры дружно зашевелились, звеня монетами. Егор сунулся по карманам – одиннадцать. Одиннадцать с половиной таксов мелочью, и ни единой купюры. Он посмотрел в лица людей – пол-такса, на них же ничего не купишь – посмотрел, и убрал деньги обратно. Они не дадут. Им не жалко, просто они не привыкли. Это не рационально, тратиться на постороннего.

Егор разгладил помятый плащ и, подобрав с пола две пуговицы, скрестил на груди руки. Он и сам доедет, без их помощи. Не нужно ему ничего. Он сам. Он же посторонний.

От станции до дома было совсем близко, и плаща хватило. Стоило Егору забежать в вестибюль, как ткань расползлась в лохмотья – еще секунду, и он бы обжегся. Жильцы, ныряя в подъезд, на ходу снимали негодные плащи и кидали их в большой бак.

– Гражданин Соловьев! – Окликнул его портье.

– Что, опять письмо? – Вздрогнул Егор.

– Я смотрю, вы еле успели. Осторожно, прогноз до восьмидесяти трех. Могу предложить вам превосходный плащ, новая разработка. Цена символическая – двенадцать таксов, зато…

– Спасибо.

Егор, не дослушав, завернул к лифтам и вошел в свободную кабину.

Выйдя на этаже, он сразу заметил, что дверь его квартиры открыта. Внутри было душно, как в музее. Единственным источником света служило окно, но солнце уже перелезло за крышу, и защитное стекло пропускало лишь бледные сумерки.

– Сосед! Плафоны, телесеть, почта, – распорядился Егор.

В комнате ничто не шелохнулось.

– Сосед! – Крикнул он.

Мажордом не ответил.

Егор наощупь разыскал пульт и потыкал им в монитор. Сеть не включалась. Вентиляция, водопровод и утилизатор также не работали. Лишь в стене, под самым потолком, вяло подмигивали часы:

00:00.

Егор открыл гардероб и порылся на нижней полке. Там лежало несколько коробок, набитых каким-то хламом, и одна, тяжелая – со старым квазиинтеллект-блоком. Егор извлек из гнезда мертвого Соседа, затем взял Холуя, бережно вытер его платком и вставил в квадратную нишу.

– Холуй, привет.

– Привет, хозяин.

Егор подпрыгнул от радости.

– Холуй, у тебя встроенных часов нет?

– Нет, хозяин. По какой программе меблировка?

– Не надо. Ты вот, что. Давай-ка мне телесеть.

– Какой канал, хозяин?

– Все, какие есть. Мозаику давай.

– В наличии только девять, – сообщил Холуй.

– Знаю, – отмахнулся Егор. – Постой-ка!.. В сети девять каналов. А сколько должно быть?

– Должно быть пятнадцать.

– Ты… это откуда?..

– У меня память, хозяин. В смысле, кристалл. На нем и записано.

– Что еще у тебя записано?

– Требование некорректно. Большой объем информации.

– Ну, как с каналами. Было так, стало эдак… Короче, ищи отличия.

– Большой объем информации. Конкретизируй.

– Что, отличий много?

– Девяносто процентов.

– Это ты для красного словца сказал? Фигура речи?

– Фигуры речи делать не умею, – отозвался Холуй. – Девяносто целых, две десятых процента несовпадений. Установки изменены.

– Та-ак… – Егор присел на журнальный столик и поболтал ногами. – Вторжения в домашнюю сеть?..

– Неоднократно.

– Замена личных документов?..

– Неоднократно.

– Появление неопознанных линий связи…

– Неоднократно, – повторил мажордом.

– Почему ты все это помнишь?

– Информация в кристалле. Кристалл вечный.

– Вечный?!

– Условно. На него пожизненная гарантия.

– Почему же остальные этого не помнят?

– Запрос некорректен.

– Эх ты, Холуй…

Егор посмотрел на девять окошек в стене – олимпиада давала себя знать. По всем девяти программам заплывали-забегали-запрыгивали мускулистые граждане.

Спецканала не было и в помине. Егор вышел в почтовую сеть, побродил, помыкался, но фирмы не нашел.

– Холуй!

– Слушаю, хозяин.

– Он ведь и тебя… Скоро. Соловья хоть прячут. Я бы тебя тоже спрятал, да не знаю, где.

– Команда некорректна.

– Все ты понял… Ты прости меня. За Холуя. Это я так…

– Мне безразлично, – ответил мажордом и, кажется, усмехнулся.

– Холуй… прощай навсегда, – с трудом выговорил Егор.

– Подтвердить или отменить.

– Подтверждаю. Прощай навсегда.

– Принято.

Егор физически ощутил, как в блоке сгорают тончайшие цепи, как размагничивается условно вечный кристалл, и память, роднившая его с допотопным КИБом, стирается, превращаясь в нескончаемый ряд нулей.

Часы в мониторе вдруг вспыхнули и пошли – но пошли странно, не по-человечески: 99:99… 99:98… 99:97…

Дверь Егор запирать не стал. Незачем.

Он вызвал лифт, и кабина слева тут же открылась. Из нее вышел невысокий мужчина с торчащими ушами – тот, которого Егор видел по пути в метео. Теперь он его узнал и удивился, как мог не узнать раньше. Это был Степан Голенко, «самый дорогой курьер на Близнеце». В действительности – специалист по особо щекотливым делам, мастер на все свои длинные руки. Сотрудники фирмы его презирали и, как водится, боялись. Не боялся один Топорков.

Голенко встал возле лифта и болезненно задумался, словно пытался вспомнить то, чего никогда не было.