работу, в ней не участвуя. Так понял Веретенов его беглый поклон и взгляд.

— Положение обострилось. — Кадацкий снова был рядом, опекал, объяснял. — «Командос» увязли в районе кладбища. У противника в районе кладбища целый эшелон обороны. Пушки, минометы, минное поле. К ним, похоже, от гор идет подкрепление — обстреляли с тыла. У афганцев большие потери. Просят у нас огня.

— А у наших? — спросил Веретенов. — Большие потери?

— Трое убиты. Мелкие группы противника пытались прорвать оцепление. Были отбиты… Нет, нет, не в расположении роты Молчанова! Там пока тихо, спокойно!

Это успокаивающее торопливое замечание лишь усилило в Веретенове тревогу.

— Может, мне можно в город? На КП к Корнееву?

— Исключено, Федор Антонович! К вечеру возможен прорыв. Массовый выход противника из окружения. Вы правильно нас поймите — мы за вас отвечаем. И так на постах риск был слишком велик. Здесь поработайте. К Герату подошла артиллерия. Сейчас будем бить по предгорьям, отсекать подходы бандам.

Веретенов смотрел на командира, на строгое, худое, опущенное к карте лицо. Тот тыкал пальцем в маленький калькулятор. Прикладывал циркуль к планшету. По телефону гортанно и зычно вызывал батареи, давал указания целей. Там, в стороне от КП, за фургонами, у подножия горы принимали его приказания гаубичные батареи, реактивные установки гвардейских минометов. Вводили в прицелы координаты целей — пулеметных гнезд, артиллерийских позиций, минных полей, невидимое, накаленное солнцем кладбище в грудах горячих камней с жердями, с блеклыми зелеными тряпками, где залегли муджахеды.

Веретенов чувствовал связь: от артиллериста к батареям, от прицелов к каменному, в предместьях Герата кладбищу, от снарядов в стволах к еще не существующим среди могил и надгробий взрывам. И бесшумные, помимо всех телефонов и раций, позывные — от себя к сыну, в месиво желтого города, где, закутанная в пыльные занавесы, стояла смерть. Командир с калькулятором, посылая снаряды в цель, отбивал сына у смерти. Слал ему в спасение грозные взрывы. А он, Веретенов, с бумажным альбомом и красками, был бессилен. Беспомощно стремился туда, в угрюмую накаленную даль.

Лопнул воздух. По подножию горы пробежала трескучая молния. Гора отламывалась от степи, опрокидывалась с треском и грохотом. Что-то невидимое пронеслось, пробуравило небо, и в ответ на другой половине равнины мрачно, тускло рвануло красным. Будто провернулись в огромных орбитах выпученные, налитые кровью глаза. Все опять задернулось вялой сумрачной пылью.

Снова металлическим блеском дернулось подножье горы. Промчалась по небу незримая сталь. И там, где она коснулась земли, будто отворились далекие заслонки печей. Пыльно-багровый огонь промерцал беззвучно и тускло.

«Чтобы спасся! Чтоб его сберегло!.. — молил он неизвестно кого, то ли командира, то ли незримый огонь, промчавшийся над ним по дуге. — Мне надо туда, к Пете! Нельзя мне здесь оставаться!..»

Взревело сипло, словно дунуло в громадную, с металлическим хрипом трубу. Небо полоснули красно- белые лезвия, и волна визжащего звука поднялась над землей. Там, где пронесся огонь, в небе взбухли рубцы, а вдали откликнулось белыми рваными вспышками, точно начинал гореть горизонт. Из темных рубцов и надрезов капал липкий огонь.

Клубился прах, поднятый реактивным ударом. Дотлевал вблизи упавший клок топлива. Солдат, оглушенный, пригибаясь, одолевая страх, подбежал с любопытством к горящей, упавшей с неба капле.

«Туда мне надо, туда!..» — Веретенов метался среди машин и фургонов, где каждый был занят своим. И только он, Веретенов, со своим бумажным альбомом был не у дел. Был соглядатаем.

Два вертолета снижались, нависали над степью, рассыпая лучи от винтов. Прилетели из города, из желтой горчичной дали. Приземлились, пыльные, как грузовики, прошедшие по проселку. Афганские опознавательные знаки чуть виднелись на пятнистых бортах.

Веретенов следил, как они садятся. Рядом, у полевой кухни, свистели форсунки, клокотал котел. Два солдата-повара сыпали в кипяток крупу, мешали палками, беззлобно переругивались.

Веретенов прошел мимо кухни, удивляясь одновременности земных свершаемых дел. Удару артиллерии. Перешедшим в наступление «командос». Поварам, затевающим кашу. Себе самому, несущему рисовальный альбом.

Он прошагал к вертолетам. Солдаты извлекали из ящиков длинные остроклювые снаряды. Несли их к вертолетам. Укрепляли на подвесках, в дырчатых цилиндрических барабанах. Вертолеты пялили выпуклые солнечные стекла, доверяли себя людям, снаряжавшим их для смертельной работы.

Два вертолетчика в комбинезонах стояли под лопастями. Веретенов узнал их: те самые, с кем познакомился несколько дней назад здесь, на командном пункте. Припоминал имена. Один из них Мухаммад, потерявший в Герате семью. Другой Надир, родивший недавно сына. Тогда, на командном пункте, его поразило несходство их лиц, распадение в беде и в счастье. И одновременно, в их несходстве и в их распадении — глубокая связь и подобие. Казалось, между ними пролегла ось симметрии, делившая мир на горе и радость, на смерть и рождение, на желание жить и желание исчезнуть. Два их лица, как два зеркала, отражали друг друга. Так свет отражает тьму.

Сейчас, пожимая вертолетчикам руки, он вторично пережил это чувство. Оба были усталы. Оба внимательно и придирчиво наблюдали за снаряжением машин, за работой бензозаправщика, за своими вторыми пилотами. Но все та же незримая ось пролегала между ними. Расщепляла целостный мир, и в нем, расщепленном, хранила равновесие начал. Равновесие горя и счастья, света и тьмы, стремление быть и готовность погибнуть. Так чувствовал их Веретенов, пожимая им руки.

— Туда! С нами! Герат! — Надир улыбался, приглашал, махал смуглой кистью в небо, в дымную даль, откуда явились машины.

— Можно? Мне можно с вами? — Веретенов загорелся, оглядываясь на далекий штаб, где, забыв о нем, работали офицеры. На слоистый желтый туман, где, невидимый, раскинулся город, недоступно далекий, поглотивший сына. Долететь до него, увидеть его, прокричать с неба, накрыть, защитить стальными шатрами винтов — эта мысль показалась желанной, возможной. — Вы возьмете меня в полет?

— Да, да! — говорил афганец, показывая ввысь, потом на себя, потом на друга, на две их близких машины. — Я — да! Мухаммед — да!.. Туда, сюда! — он предлагал Веретенову избрать вертолет. Показывал, что оба с радостью примут его на борт, пронесут над Гератом. Двумя ладонями изображал машины, направлял ладони в пике, снова выводил на круг. — Я — да! Мухаммад — да!

И второй вертолетчик, длиннолицый, с проросшей синеватой щетиной, молча, без улыбки кивнул.

Заправщик отъехал. Оружейники ногами отбрасывали пустые дощатые ящики. Вертолеты стояли, близкие, пятнисто-зеленые, с белыми клыками снарядов. Веретенову казалось: между машинами пролегла все та же незримая грань. На один вертолет была накинута легчайшая тень, а другой лучился на солнце. Он, Веретенов, стоял на черте, шатался на ней. Ось симметрии проходила сквозь него самого. Он не мог сделать выбор. Колебался.

— С нами! Герат! — торопил вертолетчик. И ударом сердца, импульсом крови Веретенов сместил равновесие. Покачнулся, сделал шаг к лучистой машине. Надир, улыбаясь, приобнял его за плечи, повел к своему вертолету. Мухаммад, молчаливый и темный, кивнул и пошел под винты.

Две их машины поднялись на пыльных столбах, потянулись к Герату.

Он сидел в кабине между Надиром и вторым пилотом, в стеклянном пузыре, под которым протекала земля. Ровно гудели винты. Вертолеты проносили подвески снарядов над шиферной складкой гор, над зеленой кущей садов, над струйкой арыка, над лепными кубиками и корытцами кишлака, где кто-то запрокинул ввысь смуглую капельку лица.

Веретенов хотел встречи с городом и одновременно боялся. Ибо встреча сулила удар, сулила взрыв. И что-то еще, неявное, уже заложенное в гуденье винтов. Все зрелища этих дней сулили ужас и кровь. Душа была в ожидании — в ожидании крови и ужаса. Не пыталась от них уклониться. Летя над землей, пятнисто-зеленой и серой, различая на ней то стадо, то дорогу, то дерево, он чувствовал свое тождество с этой землей, свою из нее сотворенность. Случайность и временность своего на ней пребывания, своего полета над ней. Неизбежность своего приземления. Слияния с землей. Превращения в землю. В дерево, в реку, в дорогу. Но это потом, не теперь.

Город возник внезапно, без пригородов. Будто вертолеты застыли над огромным глиняным блюдом,