командира, не имеет отношения к предстоящей встрече, а интересует его, Коногонова. — Пусть не покажется вам мой вопрос нескромным. — Он плеснул себе в пиалу из тяжелого теплого чайника. — Скажите, что побудило вас порвать с Тураном Исмаилом и встать на сторону законной власти?

— Я не против законной власти! — Амир Саид тряхнул кудрями, поводя рукой с перстнями вокруг себя, будто призывал в свидетели весь невидимый люд, населяющий кишлак. — Я не против земельной реформы. Если скажут, я раздам все мои земли, все мои сады, все мои арыки народу. Пусть берут, мне не жалко! Много ли мне надо? Дом, два-три дерева, кусочек земли! Я порвал с Тураном Исмаилом, потому что увидел — он враг ислама, враг Афганистана. Он берет деньги и платит за них кровью Герата! Он говорит об исламе, а строит себе в Герате трон эмира! Я буду с ним воевать! Пусть командор мне верит! Пусть даст оружие!

Сад драгоценно светился плодами и розами. Три охранника недвижно, как сидящие статуи, сжимали сталь автоматов. Сидели на страже этого сада, этих ковров и пиал, распустившего хвост павлина, готовые вскочить по первому оклику, по мановению бровей господина. Уклад в кишлаке казался незыблемым. Старики у глинобитной стены, крестьянин, погонявший ослов, были бедны и покорны. Но грозные перемены уже коснулись бойниц и башен, тронули розы в саду. Сидящий перед ним феодал не стал слугой революции. В его глазах среди черных огней светились угольки вероломства. Он уже выбирал. Стремился уцелеть и спастись. И это тончайшее, из страха и вероломства, смятение уловил Коногонов на властном лице феодала.

— Я передам вашу просьбу командиру, дорогой Амир Саид, — Коногонов отставил пиалу, давая понять, что визит окончен и пора собираться в дорогу.

— Счастлив, что вы посетили мой дом, дорогой Коноган, — ответил хозяин. — Когда бы вы ни проезжали мимо, днем или ночью, вас будут здесь ждать и встретят, как брата. Чтоб память об этом дне не исчезла в вашем сердце, я хочу вам сделать подарок! — Он откинул полу, обнажив усыпанный блестками пояс. Отстегнул нож в кожаном, украшенном медью чехле. Протянул Коногонову.

— Как благодарить мне вас, Амир Саид, за этот прекрасный подарок! — Коногонов принял тяжелый, с костяной рукояткой нож, чувствуя литое, упрятанное в кожу лезвие. — У меня нет сейчас ответного подарка для вас, и я чувствую себя должником!

Кроме пыльной панамы, автомата, скромного блокнота и ручки, он носил с собой лишь один предмет, не связанный с военной экипировкой. Шелковый платочек жены с вышитой красной вишенкой, хранившей чуть слышные ароматы ее духов, неисчезающие запахи дома. Но это был талисман, драгоценный лишь для него одного.

— Передайте командору, что я буду у Верблюжьего источника во вторник в десять часов. Пусть аллах хранит вас в дороге!

Они вышли из дома, попрощались у нарядных ворот. Броневик с кавалькадой наездников выехал из кишлака по другой дороге, минуя полный арык. И долго сквозь пыль виднелись застывшие всадники, поднявшие в знак прощания винтовки.

Хорошо было сидеть на вершине рокочущей плавной машины. Хорошо было знать, что задание командира, непростое, требующее такта и знания, связанное с риском, похожее в чем-то на посольскую миссию, — это задание выполнено. Хорошо было вдыхать вольный воздух, наполненный запахом горьких высохших трав. Хорошо было чувствовать у бедра дорогой «посольский» подарок, зачехленный афганский нож, а в кармане, застегнутом пуговицей, другой драгоценный подарок — платочек с шелковой вишенкой. Лейтенант Коногонов в своей молодости, впечатлительности, в предчувствии необъятной, ожидавшей его впереди жизни любил эту степь и горы, эту перламутровую страну, то грозившую выстрелом, то манившую синевой минарета, то высылавшую на дорогу врага, то пускавшую под своды палатки друга — молодого политработника Мухаммада, с кем жарко говорили неделю назад о Москве, о Кабуле, о прекрасном Газни, где поджидали Мухаммада жена и два сына, куда он приглашал Коногонова. Эта любовь к стране, в которой, как знать, быть может, придется ему сложить свою голову, напоминала Коногонову давнишнюю, из стихов, из прабабкиных сказов, любовь его предков к Кавказу, рождала образы безвестных людей, летящях в косматых бурках среди водопадов и круч.

— Послушай, сержант, а ты никогда не задумывался, как хороша эта степь? — обратился он со своими переживаниями к Кандыбаю. — Пусть тяжело, пусть опасно, пусть далеко от дома, но ведь можно эту страну полюбить!

Сержант, управляя машиной, снисходительно, уголком рта, осуждал восторженность своего командира:

— Я мою степь люблю, казахстанскую. А сюда приказали — приехал. Прикажут — уеду. И не вспомню. Разве что сон приснится. А так — зачем?

Коногонов огорчился, взывая к его мусульманским пращурам. Махнул на него рукой. Снова вылез из люка.

Сидя на урчащем бронированном куполе, он вспомнил прощание с женой. Их комнатку на Плющихе, где стол, да кровать, да книги, да зеленый изразец Самарканда. Шумный, сплошной, летящий по крышам дождь. Запах тополей, водостоков. Жена тихо плачет, собирает его чемодан. А он ее утешает. Вдруг схватила его ладонь, прижала к своему животу, крепко, сильно: «Зачем? Зачем? Вдруг не вернешься! Так хоть сейчас его обними! Хоть сына своего обними!» Он старался ее отвлечь, шутил и смеялся. Она поддавалась на его уловки и шутки. Достала маленький платочек с вышитой шелковой вишенкой: «Если тебе будет худо, если будет страшно, достань его, и мы придем к тебе оба на помощь. Оба тебя спасем».

Они достигли перекрестья дорог. Проселок ответвлялся к «зеленой зоне». Пыль в колесах была спрессована тяжелой техникой, в рубцах транспортеров и танков. Афганский полк стоял в открытой степи. Темнели скопления машин. От желтых строений, от чуть видных глинобитных дувалов доносились хлопки и стрекот — игрушечные звуки стрельбы.

— Сверни-ка налево! — неожиданно приказал Коногонов водителю. — Подъедешь к командному пункту!

Ему захотелось повидаться с приятелем, лейтенантом Мухаммедом, чей полк проводил операцию по прочесыванию кишлака.

Они подкатили к командному пункту — брезентовому пологу на шестах, под которым стоял стол с телефоном и рацией, толпились офицеры и чуть поодаль командир полка, седовласый, с серебряными мечами на зеленых погонах, склонился к бинокулярной трубе. Смотрел на кишлак, где шла перестрелка. Над купами деревьев взлетали бледные трассы, снижались, пропадали в листве, взлетали вверх, угасая на солнце. Там цепь солдат шла виноградниками, попадая под обстрел, залегая.

— Здравствуй, товарищ! — Навстречу Коногонову из-под тента шел молодой офицер. Он приветствовал лейтенанта по-русски, улыбался, морщил маленькие колкие усики. Коногонов узнал в нем замполита полка. Виделись в тот же раз, что и с Мухаммадом, только замполит их быстро оставил. — Очень жарко! Чай можно! — Он указывал на высокий термос, стоявший среди телефонов, приглашал Коногонова сесть.

Коногонов пожимал офицерам руки. Отвечал на улыбки. Искал среди них Мухаммада.

— Там жарко! — ответил он по-афгански, кивая на кишлак. — Там очень жарко!

— Второй раз мы приходим сюда, — сказал замполит. — В прошлом месяце атаковали кишлак и выбили банду. Они ушли в горы. Целый месяц здесь было тихо. Но потом они снова вернулись. На прошлой неделе здесь на дороге сожгли почтовый автобус. Отсюда душманы наведались в соседний кишлак. Пригрозили убить председателя, сжечь комбайн. Теперь их взяли в кольцо. Вывели женщин, стариков и детей, всех мирных крестьян, и накроем врагов минометами.

Он указал в открытую степь, где, похожие на отару, сидели люди в чалмах. Издали были видны их темные лица и бороды. В стороне темнела другая тесно сбитая группа — женщины в паранджах и недвижные, в пестрых одеждах дети.

— Их много. Почему они сами не могут изгнать врагов? — спросил Коногонов, разглядывая недвижный люд. В их домах и дворах летали сейчас автоматные трассы, испуганно ревела скотина, минометный расчет наводил на дувалы стволы минометов. — Почему молодые люди не могут взять в руки оружие и изгнать душманов?

— Вы сами их об этом спросите, — сказал замполит.

Они подошли к мужчинам, и те поднялись при их появлении. В большинстве своем старики, худые, длиннорукие, сутулые. Выставили из одежд сморщенные зобатые шеи, поворачивали спекшиеся горбоносые