4 января 1943 года Императорская Ставка отдала приказ об эвакуации до конца месяца всех наших войск с Гуадалканала.

Американская разведка, которая так успешно действовала при раскрытии японских планов перед сражением у Мидуэя, абсолютно ничего не сумела узнать о планах эвакуации Гуадалканала. Это еще одна из загадок войны, оставшаяся для меня совершенно непонятной. Это тем более непонятно, если учесть, что противник обладал абсолютным господством в воздухе в районе Гуадалканала.

30 января японское оперативное соединение, состоявшее из двух авианосцев, двух линкоров и примерно двух десятков других боевых кораблей вышло с Трука, направляясь к Гуадалканалу, чтобы своими действиями отвлечь внимание американского флота. А накануне, вечером 28 января, армейское подразделение из 300 человек было высажено на остров Рассела — чуть западнее Гуадалканала.

Нет необходимости говорить, насколько гарнизон Гуадалканада радовался своей предстоящей эвакуации. Страдая от голода, болезней и нехватки боеприпасов, они доблестно противостояли превосходящим силам прекрасно снабжаемого противника.

В ночь на 1, 4 и 7 февраля 22 эскадренных миноносца, подойдя фактически к самому берегу, взяли на борт 12 198 армейцев и 832 морских пехотинца. Экипажи эсминцев были ошеломлены при виде этих людей, напоминающих живые скелеты. Они не ели уже в течение многих дней и были настолько истощены и слабы, что не в силах были даже радоваться своему спасению.

Эвакуация войск с Гуадалканала прошла с феноменальным успехом. Японские потери составили только один погибший эсминец «Макигумо». Три других эсминца были повреждены. Таков был итог этой шестимесячной операции, оставившей в джунглях острова на вечное гниение 16 800 трупов японских солдат, а в омывающих его водах — десятки погибших кораблей и тысячи моряков. Япония проиграла сражение за Гуадалканал.

Затем я стал изучать рапорты о положении на Новой Гвинее. Они были столь же унылыми. Армия пыталась провести маршем пехотную дивизию от Буны через горы Овена Стенли к порту Морсби на восточном побережье Папуа. Большая часть войск погибла в горах. Пока флот занимался Гуадалканалом, экспедиционные силы армии вымерли от голода в Папуа. А противник, начав наступление через джунгли Новой Гвинеи, захватил 9 декабря 1942 года Гону, 14-го — Буну, а через четыре дня — Маданг и Вивак.

Гораздо больше, чем описание вымершей от голода и болезней армейской группировки в Папуа, меня потрясли донесения о совершенно невероятном поражении нашего флота в море Бисмарка.

15 ноября два самых крупных японских аэродрома на Новой Гвинее в Лае и Саланае были переданы армии. Армия, тем временем, решила усилить свои позиции на Новой Гвинее переброской туда еще одной дивизии, взятой из Рабаула. Эта дивизия была погружена на восемь транспортов, которые 28 февраля вышли из Рабаула под эскортом восьми эсминцев. Командующему конвоем контр-адмиралу Масатоми Кимура было обещано достаточное прикрытие с воздуха на переходе к Новой Гвинее. Но ни одного самолета прислано не было, и все светлое время суток 2 марта, а также на следующий день более сотни бомбардировщиков и торпедоносцев противника, не встречая никакого сопротивления, атаковали конвой, утопив все восемь транспортов и четыре эсминца. В результате погибло более 3500 солдат.

Такого еще не бывало. Подобная катастрофа особенно контрастировала с проведенной практически без потерь эвакуацией Гуадалканала. Теперь я понял, почему адмирал Кондо находился в таком состоянии, когда я представлялся ему на борту «Атаго».

5 марта эсминцы «Минегумо» и «Мурасаме» были потоплены артиллерийским огнем противника, не успев сделать даже одного ответного выстрела. Это произошло в бухте Кула, где противник с успехом применил новую систему радиолокационного управления огнем.

В полном расстройстве я покинул помещение штаба на крейсере «Атаго» и съехал на катере на берег, решив зайти в Офицерский клуб. Там я встретил капитана 1-го ранга Томидзи Коянаги, занимавшего пост начальника штаба адмирала Курита. Поскольку мысль о поражении в море Бисмарка не выходила у меня из головы, я, естественно, спросил у Коянаги, что он думает по этому поводу.

— Адмирал Кимура мне рассказывал, — ответил Коянаги, — что бомбардировщики противника при атаке на его конвой применили новый метод бомбометания. Самолеты, идя над самой поверхностью моря, сбрасывали бомбы, которые скользя по поверхности воды попадали в борт транспортов как торпеды. Обычные методы уклонения оказались бесполезными против этого нового способа, разработанного противником. Называется этот новый метод «топмачтовое бомбометание», поскольку бомбардировщик выходит из атаки чуть ли не на высоте мачт корабля. Это создает серьезную проблему. Мы сейчас думаем, как противостоять этому новому методу противника. Есть ли у тебя какие-нибудь соображения на этот счет? Но из-за шокирующих сюрпризов сегодняшнего дня моя голова была не способна генерировать какие-либо идеи.

Дав экипажу возможность отдохнуть на берегу, я на следующий же день приступил к интенсивным учениям в водах вокруг Трука, поняв, насколько щедрым оказался адмирал Кондо, предоставив мне три месяца. Это был минимум, за который можно было надеяться превратить нынешний экипаж корабля в нечто, способное решать задачи в реальной боевой обстановке.

Помимо обучения экипажа, мои мысли постоянно работали над анализом допущенных в последнее время ошибок. Главной из них я считал повторение тактических приемов без учета изменения обстановки и убеждения в том, что противник будет постоянно играть по предложенным нами правилам. Так, бомбардировка Гуадалканала, предпринятая в октябре адмиралом Курита с линкорами «Конго» и «Харуна», удалась, а месяцем позднее, когда адмирал Абе с линкорами «Хийя» и «Киришима» хотел повторить подобную операцию, не только не удалась, а привела к гибели обоих линкоров. Эвакуацию Гуадалканала удалось провести фактически без потерь, а переброска войск на Новую Гвинею закончилась катастрофой.

В итоге, пока я находился в море на «Сигуре», обучая экипаж, мне удалось сформулировать собственные мысли в специальном рапорте на имя главкома Объединенным флотом адмирала Ямамото.

Поэтому, вернувшись в море и увидев, что в центре лагуны стоит на якоре флагман Объединенного флота суперлинкор «Мусаси», я направился туда на катере со своим рапортом. Конечно, я не мог так вот просто заявиться к главкому и высказать ему свои соображения. Но я надеялся сделать это в разговоре с начальником штаба Объединенного флота вице-адмиралом Матоме Угаки.

Стоял прекрасный весенний день — 24 апреля 1943 года. На трапе огромного линкора меня встретил какой-то главстаршина, что совершенно не соответствовало протоколу приема на флагмане командиров дивизионов и флотилий. Мое же заявление о желании быть принятым адмиралом Угаки вызвало у главстаршины такое искреннее изумление, как будто я желал бы встретиться с богиней Аматерасу. После паузы он, наконец, предложил мне следовать за ним по гигантским переходам и трапам линкора. По дороге мы не повстречали ни одного офицера, а попадавшиеся матросы выглядели растерянными и унылыми. Подойдя к дверям с табличкой «Главнокомандующий Объединенным флотом», главстаршина открыл ее и жестом предложил мне войти.

Из тускло освещенного помещения дохнуло запахом ладана. В центре адмиральского салона стоял задрапированный черным огромный стол, я на нем в ряд были выставлены семь гробов. Я в ужасе попятился и с испугом посмотрел на сопровождающего меня главстаршину. Тот, опустив голову, тихо сказал:

— В прошлое воскресенье адмирал Ямамото со своим штабом вылетел из Рабаула на двух бомбардировщиках, направляясь с инспекцией на Бугенвиль. На подлете к Буину самолеты попали в засаду, устроенную американскими истребителями, вылетевшими очевидно с Гуадалканала, и были сбит. В этих гробах покоятся останки адмирала Ямамото и офицеров его штаба. Адмирал Угаки тяжело ранен.

Еще окончательно не веря в случившееся, я, сдерживая рыдания, сотворил молитву по душам погибших руководителей нашего флота.