теплолюбивый домашний кот:

— Фр-р-р! Черт! Как ошпарило! Серж, а если я буду имитировать обливание и мытье, получится на фотографии реализм? Я склонюсь над ледяной водой, раздетым по пояс, будто плещусь, а ты меня щелкни.

— Трус! А ну, не сачкуй, — заорал Острогин и принялся подталкивать Сережку к ручью. — Быстро в воду!

Лейтенант скинул куртку, тельняшку, осторожно шагнул в ручей, пригнулся над водой и заорал:

— Камера, мотор, съемка! Скорее!!!

И Ветишин тут же получил легкий пинок под зад от меня. В результате Сережка упал в ручей, опираясь на четыре точки, обмакнув в воду нос и лоб.

— «Золотой» кадр, снято! Следующий! — радостно воскликнул Острогин.

— Давай, давай, замполит, теперь ты показывай личный пример. Сибиряк «комнатный».

— Даю! Показываю!

Я снял тельняшку и осторожно принялся мыть руки, при этом завывая все громче и громче под щелканье фотоаппарата.

В это время «летеха» подкрался сзади и, зачерпнув котелком воду, плеснул на мою голую спину.

— Сволочь! У-у, гад! — завопил я истошным голосом.

— Вот поделом тебе, не будешь обижать маленьких, — ехидно улыбнулся Ветишин.

— Бери фотоаппарат, Ники! Очередь геройствовать моя и Игорька, — распорядился «граф».

— Предлагаю съемки по очереди, а в финале совместный групповой портрет! — предложил я.

Щелк, щелк, щелк.

— Теперь обтирание снегом! «Ветиша», сними мой мужественный поступок, — рявкнул я и, сделав глубокий вдох, бросился в сугроб. — У-ух-у. Хорошо! Ха-рра-шо!

— Замполит, а ты чего там рычишь, как медведь в зимней берлоге? Прекращай барахтаться, пленка давно кончилась! — радостно воскликнул Острогин.

— Негодяй! А чего же ты клацал, когда я натирался?

— Понравилось, как ты позируешь. Ты был просто неотразим. Надо послать в журнал «Огонек» или «Советский воин», с подписью под снимком: «Коммунистам подвластно все», или «Повесть о настоящем замполите».

— А под твоей фотографией должен стоять заголовок: «Повесть о самом несчастном взводном».

— Это почему же?

— А что за счастье? Высылка лишенного наследства графа из сытой Германии в нищий и убогий Афган без права на амнистию.

— Опять крестьяне притесняют дворян! Меня не ссылали, я сам приехал. Презренный смерд, фотографий не получишь!

— Ну, ты же знаешь, мой принцип: что не дают, стянуть или реквизировать.

— Беда с этим парнем, я ношу с собой фотоаппарат, а у него фоток больше, чем у меня раза в два. Жулик! Проходимец!

— Ладно, мсье герцог, вас и всю свиту угощаю бесплатным чаем. Помните мою доброту.

Неделю ходили-бродили роты по горкам и лощинам, но без толку. Немного мин, немного боеприпасов, ни одного уничтоженного «духа».

Операция с треском провалилась. Безрезультатно действовали и другие части.

В конце концов командование приняло решение возвращаться. То ли в наказание за отсутствие результатов, а может, в целях экономии топлива, но идти пятнадцать километров к броне пришлось пешком. Вертолеты за нами не прислали. Вот жалость-то, а для меня настоящая беда. В моих ботинках-бахилах можно ходить леднику и по снегу, взбираться по крутым обледенелым скалам, но топать по песку и камням — невозможно!

Уже через пару часов ноги налились свинцовой тяжестью. Шипы и подковы вгрызались в почву, цеплялись за неровности рельефа и бороздили землю как плуги. В такой ситуации не кому-то помогать, а меня самого в пору бы нести. Опять Царегородцев быстро выдохся, да еще Остапчук, сачок, «крысеныш» госпитальный умирает. Отлеживался восемь месяцев по медсанбатам и госпиталям, еле-еле разыскали и вытащили обратно в роту, но он через два дня вновь в санчасть слег. Только перед самым рейдом из-за недостатка людей удалось все же вырвать его из «лап» медицины.

Муталибов и Томилин приволокли Остапчука силой, в больничном халате. В первом взводе всего пятеро солдат — воевать некому, а этот рожу наел — каска не налезает, под подбородком не застегивается. Верещал он как поросенок про здоровье ослабленное, про остаточные явления гепатита.

— Остапчук! — зарычал я. — Еще слово о гепатите, и будешь зубы выплевывать. Почему за тебя, гадина, другие отдуваться должны? Чем они хуже?

И вот теперь этот «сачок» совсем издох, еле ползет, и приходится, чуть ли не нести его на себе. Я и сам еле живой с этими кирзовыми колодами на каждой ноге. Такое ощущение, что пудовые гири привязаны.

К черту форму одежды! К дьяволу комбата с его придирками! Даешь свободу ногам! Я сел на камень и достал из мешка кроссовки. Быстро переобулся, напевая от радости. Дойду до брони, а там что-нибудь обую для построения, если оно будет. Но что делать с этими бахилами на ноги монстра? Нести в мешке? Ни за что на свете! Просто выбросить? Жалко…

Поставим сюрприз с гранатой. С такими мыслями я достал из нагрудника РГО, разжал усы у запала, засунул ее в ботинок и отошел чуть в сторону от тропы. Затем аккуратненько поставил обувку за камни, засунул руку внутрь и выдернул чеку из запала. Вот он — мой привет нашим недругам. Завтра-послезавтра кому-нибудь понравятся мои ботинки, возьмет их этот кто-то — и ка-а-ак бабахнет! Сейчас ботинок даже шевелить нельзя.

Уф-ф! — Я успокоил дыхание, вытянул из ботинка руку и осторожно вернулся обратно на дорожку.

— Вечно вы озорничаете, товарищ лейтенант, не живется спокойно. А если бы выскользнула из руки, поминай, як звалы… Нам, между прочим, вас нести пришлось бы. Мало мне этой сволоты Остапчука? Урода этакий! Из двух лет в роте и месяца не пробыл, скотиняка! — с этими словами он дал затрещину трясущемуся и хнычущему солдату.

— Дубино! Ручонки не распускай! Бери его мешок и шагай к броне! — рявкнул я на сержанта.

Васька подхватил вещи, Томилин — бронежилет, у Остапчука остался только автомат. Солдат еще яростнее всхлипывал, слюни и сопли он уже и не вытирал. Тьфу ты, убожество!

— Послушай, специалист по госпиталям и столовым, не вой и не стони. Ступай, перебирай клешнями, пока я тебя не пристрелил. Нести тебя не собираемся! Понял? — тряхнул я за ворот гимнастерки убогого солдата.

— Вы меня просто не понимаете. Я болен, я очень болен, — хныкал Остапчук. — В конце концов, просто умру от бессилия.

— Ну, чмо болотное, вот дрянь! По столовой с подносом и тряпкой каждый сумеет бегать! Ты пулемет поноси в горы! Я за таких гадов два роки безвылазно хожу под пулями, — возмутился Томилин.

Действительно, сержанты его, своего сверстника, искренне ненавидели. Остапчук из санчасти каким-то образом попал в госпиталь, из госпиталя — в медсанбат, оттуда — снова в санчасть. Кто-то из медиков приставил его «к делу»: помогать официанткам в офицерской столовой. Однажды я с удивлением узнал, что этот уборщик — наш солдат, а в рейде пулеметы и гранатомет носить некому, в расчетах — некомплект. Взял его обратно во взвод, а теперь сам с ним мучаюсь.

Немного передохнув, мы двинулись в путь — нагонять уходящую роту.

— Товарищ замполит, чого вы усе время меня с собой цепляете? — осторожно поинтересовался Дубино. — Ладно, Томилина, ему як медицине, положено при вас быть, а почему я?

— Бульба! Щас дам в рыло! Положено, — возмутился Степан. — Это Муталибову положено, а я, наверное, останний раз иду в рейд! Пора в ридну Украину, в Закарпатьте.

— Я, между прочим, «бандера», на три месяца дольше тебя в роте! — огрызнулся Дубино.