Тереза что-то хотела сказать, но затем спохватилась. Широко раскрыв глаза, она смотрела на рассказчика, тоже побледневшего от воспоминаний.

— Я спустился в подвал. Узники в страхе прижались к стенам, увидев меня и конвоира. «Иштван Додек!» — выкрикнул я. Додек вышел вперед. Его взгляд был устремлен за мою спину. В проеме открытой двери стоял нилашист с автоматом наготове. Я схватил Додека за грудь и притянул к себе. «Приди в себя, — шепнул я ему. — Если в камере есть еще коммунисты, возьми их с собой!» — «Ты сволочь!» — так же тихо ответил он. «А ты идиот!» — успокоил я его. Додек потом рассказывал, что эти слова действительно его успокоили.

Тереза рассмеялась.

— Смекнув, в чем дело, Додек указал на одного мужчину и одну женщину, я отобрал остальных, в том числе женщин и детей. Мы вышли за ворота казармы. Куда же теперь? Я ломал голову, что делать. На безлюдной темной улице дети с плачем прижимались к матерям. «Заткните им глотку!» — заорал конвоир. Я незаметно спустил с предохранителя курок пистолета. «Эй, братец!» — крикнул я конвоиру, он обернулся и остолбенело уставился на меня — ни разу не слышал, чтобы я говорил по-венгерски. Я выстрелил ему в лицо.

Тери содрогнулась.

— Вам жаль его? — спросил Имре.

— Нет, конечно, нет. Но сейчас даже представить себе невозможно... — Она не закончила фразу.

— Как я мог убить человека? Смог. — После небольшой паузы Имре продолжал: — Внезапно яркий свет залил улицу и все дома в округе. Советские ночные бомбардировщики развесили над городом «сталинградские свечи», так называли осветительные ракеты на парашютах. Немного погодя раздались взрывы — началась бомбежка. «Бегите!» — крикнул Додек. Сам он бросился на землю и пополз к убитому мною нилашисту, чтобы забрать автомат. Остальные беглецы в считанные минуты будто растворились в переулках и подворотнях домов. Мы ползли по мостовой вместе с Додеком, почти плечом к плечу. Взрывы бомб надвигались все ближе. «Скорее!» — закричал Додек и, пригнувшись, бросился бежать к развалинам дома, видневшегося неподалеку. С минуту я колебался, бежать ли следом, затем вскочил, но догнать Додека уже не мог. Рядом разорвалась бомба, меня оглушило и отбросило в сторону. На рассвете я пришел в себя. Пошатываясь, кое-как дотащился до развалин, к которым побежал Додек. Искал его, но не нашел. Только два года спустя я узнал, что ему удалось спастись и пробраться к русским.

— А Додек вас не искал?

— Искал. Но в темноте и в хаосе после бомбежки не смог меня найти. Не буду уж говорить о том, как мне удалось пережить следующие три недели. То в мундире эсэсовца, то в гражданской одежде. Так до прихода советских войск, освободивших Будапешт. А потом началось. — Имре вздохнул. — В марте сорок шестого года на меня пришел донос, я был арестован и предстал перед народным трибуналом.

— Вы перед трибуналом?! — В голосе Терезы прозвучало искреннее изумление.

— Да, некто по имени Роберт Хабер написал на меня донос, будто бы в ту рождественскую ночь я принимал участие в казнях и массовых расстрелах, что он видел меня своими глазами и я даже выстрелил в него, но только ранил, а потом он каким-то чудом уцелел. Он подтвердил все это на допросе в полиции.

— Но ведь в ту ночь вы спасли Иштвана Додека и еще несколько человек?

— Откуда-то появился еще один свидетель, по имени Нандор Саас, которого я тоже никогда в жизни не видел.

— Но Додек?! Он не защитил вас перед судом?

— В то время его не было в Венгрии. Он сражался в конце войны на стороне советских войск и при одной из воздушных атак немцев был тяжело ранен осколком в голову — попал в советский полевой госпиталь в Кечкемете, а оттуда вместе с другими тяжелоранеными — в тыловой под Киевом. Только в начале сорок седьмого года он вернулся на родину. До той поры мы ничего не знали о нем, а если бы и нашли, это бы не помогло: из-за ранения он потерял память на некоторое время. Мой командир партизанской группы погиб в одной из последних перестрелок.

— Ужасно! Но те люди, которым вы спасли жизнь?

— Они ведь не могли меня толком разглядеть. До сегодняшнего дня я не знаю их имен, где они, живы или умерли. Кроме того, доносчик очень хорошо и ловко все рассчитал. Время крупных процессов над военными преступниками уже миновало. Поэтому о моем обвинении в газетах появилось всего две-три строчки. Всеобщее внимание и газетные страницы захватили другие темы: восстановление страны, борьба между партиями и объявления о розыске родственников.

— А товарищ Рона?

— Он был единственным, кто явился и присутствовал на заседании трибунала. В то время он уже имел звание лейтенанта народной полиции. Смело и решительно он свидетельствовал в мою пользу, защищал меня изо всех сил, даже сцепился с прокурором. Потом произошло нечто странное. Нандор Саас вдруг отказался от всех своих показаний, данных на предварительном следствии, а Роберт Хабер бесследно исчез. Говорили, бежал за границу. Позже Нандор Саас тоже последовал его примеру.

— Значит, бежали оба доносчика? Оба свидетеля обвинения?! — Тереза изумилась. — В таком случае вас должны были оправдать.

— Да, меня оправдали. Но только не из-за отсутствия состава преступления, а по недоказанности обвинения! Понимаете разницу? Приговор как бы зафиксировал — да, он преступник, но только нет доказательств!

— Я понимаю, как вы были оскорблены!

— Потом, когда я вернулся на завод «Ганз», меня избрали партийным секретарем одного из цехов. Два года спустя я стал начальником производства всего комбината. Некоторое время дела шли хорошо.

Но вот в один прекрасный день на меня вновь поступило заявление о том, что я во время войны служил в войсках СС и имел звание лейтенанта. Имени заявителя мне не назвали, но дело было заведено и процесс начат. Я был уверен, что уж на этот раз мое положение куда тверже, ведь свидетелями моей невиновности выступил не только Балинт Рона, но и сам Иштван Додек. Но я ошибался. Меня опять оправдали и освободили из-под стражи, но цена оказалась слишком высока: Рона был вскоре уволен из органов внутренних дел, и кто-то неизвестный вообще преградил ему путь на государственную службу. Что же касается Додека, то тут и вовсе произошли чудеса.

— Что же сделали с ним?

— Во время слушания моего дела вдруг «выяснилось», что Додек был карателем и охотился за партизанами. Сразу же после свидетельства в мою пользу его арестовали прямо в зале суда. Я вышел на свободу, зато посадили в тюрьму его. Он получил пять лет. Вот тогда-то Додек и придумал это выражение: «напарники». Я выхожу, он садится.

— Невероятно!

— В пятьдесят третьем году Иштван Додек был освобожден досрочно и полностью реабилитирован. Ведь он никогда не призывался в армию, не был солдатом при Хорти и просто не мог быть карателем. Балинта Рону тоже восстановили в должности и в звании. Оба они рассказали мне потом, что их в ходе процесса деликатно предупреждали: если, мол, они не покажут против меня, то сами попадут в беду. Но они не испугались и остались верны правде.

Имре умолк. Тери сидела неподвижно, боясь нарушить это молчание.

Директор вновь взял в руки отчет лаборатории и, раскрыв папку, углубился в чтение, словно забыл о девушке, сидевшей рядом.

Тери медленно поднялась, собрала чашки и вышла.

Минуту спустя она вернулась и стала на пороге.

— Скажите, товарищ Имре, зачем вы рассказали мне все это? Ведь вы сами упрекнули меня в том, что я сегодня слишком любопытна!

Имре словно не слышал ее слов.

— Потрудитесь взглянуть, здесь ли главный инженер? — Голос его прозвучал сухо, почти резко. — Если он еще не уехал, попросите зайти ко мне. Позаботьтесь также о том, чтобы все материалы к совещанию руководителей цехов и подразделений передали также в отдел информации и пропаганды — пусть подготовят заявления для печати.

Он повернулся к Терезе лицом, оглядел ее мальчишескую фигурку в голубоватом форменном халате и