лицом, смотрел потерянным, затравленным взглядом, и она остановилась, прижала к груди раскрытые для объятий руки. Теперь они просто глядели друг на друга. И на глазах происходила перемена. Он становился прежним Колей. Смигнули и стали вдруг счастливыми глаза, разошлись сдвинутые брови, смеялся крупнозубый рот. Оно уже сияло, это лицо.

— Полька! — бормотал он. — Не может быть! Это ты? Полька!..

Они стиснули друг друга, вросли, вмялись один в другого. Два мокрых от слез лица обожгли друг друга, спаялись на мгновение, стали неразрывны.

— Коля! — шептала она, а он, все еще не веря, повторял: — Полька, Полька! Ты!..

Она ввела, скорее втянула его в дом, заставила сбросить телогрейку, принесла яиц и картошки в тарелке, села напротив, подперлась кулачком, следила, как он ест, отрываясь только, чтобы взглянуть на нее.

— Откуда ты здесь? — спрашивал он с набитым ртом. — Ведь в этом доме я жил, когда приехал.

— Потому-то и я в нем живу, — она протянула руку, потрогала его волосы: — Кто тебя так обкорнал, милый?

— В лесу! — сказал он.

Он оглядел комнату, споткнулся взглядом о немецкие карты и сигареты на подоконнике, заметил вычурный трехсвечник. Что-то переменилось в его лице, но она не замечала.

— Ты в партизанах? — спрашивала она. — Возьмешь меня с собой?

— В каких таких партизанах? — спросил он, напрягаясь. — Кто это тебе сказал?

Она смотрела не понимая.

— Кто сейчас дерется? — взглянул он на нее и тут же отвел глаза. — Дураки и фанатики! Немцы уже победили. Всем ясно.

Счастье кончилось. Она слушала, как оно утекает, мерно, как песок сквозь пальцы. Полина смотрела на него и не узнавала. Это был все тот же Коля, может быть, чуть более заматеревший. Тот, которого она помнила, был застенчивый, с мягким взглядом, с внезапным прекрасным выблеском улыбки. Этот был мужчиной, с твердым ртом, с обострившимися и более резкими чертами. Неужели тот Коля способен был сказать такие слова о своем народе, об армии, которая обливалась кровью у Харькова и Ленинграда, о партизанах Редькина, повешенных на площади, о тех старухах, что били ее только за то, что она проехала в немецкой машине? Чем же он мог заниматься? Почему он шел в сторону немецких постов? Может быть, он связан с немцами? Эта мысль была до того страшной, что она чуть не застонала в голос.

— Как ты жил все это время? — спросила она. — Откуда сейчас?

Он доел картошку, вытер хлебом тарелку, взглянул почужевшими цепкими глазами...

— Тут живут немцы? — спросил он, поглядывая на карты и подсвечник.

— Да.

— Солдаты? Офицеры? — как-то по-новому присматриваясь к ней, спрашивал он.

— Майор Бергман, врач, — сказала она, теряя всякий интерес к разговору, — он хирург, как и ты. Или ты переменил профессию?

— Переменил... А ты тут что поделываешь?

— Я? — она зло улыбнулась. — Приживалка. — Она сейчас презирала их обоих. И себя и его. Они достойны друг друга. — Кормлюсь объедками с барского стола. А скоро вот пойду к ним на службу.

Репнев встал. Он весь посерел, глаза вдруг запали и теперь целились в нее издалека, из глубины глазниц.

— Я тебе не судья, — сказал он, почти не разжимая рта, — служи кому хочешь. Но только знай, — он приостановился, но такая злоба вставала в нем, что он все же закончил: — Скоро мы твоим барам всадим такого пинка... И тогда посмотрим, куда они покатятся со своими приживалками!

Он обошел стол и пошел к дверям. Словно молния ударила в мозг. «В лесу!» — сказал он. Его стригли в лесу! Она прыгнула за ним как кошка, вцепилась в его рукав, всей силой обретенной нежности развернула его к себе, прижалась к нему, шепча:

— Ты наш! Наш! Коля! Не предал!

Ее слезы растапливали его лицо, в серо-зеленых глазах было знакомое Колино смущение, прежняя радость от ее близости.

— Полька! — сказал он, тиская ее. — Дуреха! А я-то... Чуть было не поверил, идиот! Значит, и ты с нами?

— Возьми меня с собой! — взмолилась она. — Возьмешь?

— Подумаю, — великодушно пообещал он. — Что-нибудь придумаем. В конце концов, жена доктора Репнева тоже с медицинским образованием, хоть и неполным.

— Какого Репнева? Какая жена? — взревновала она.

— Когда выбирался из окружения в сорок первом, — пояснил он, — попал в Острове в передрягу. Мог оказаться в лагере военнопленных. Спасли хорошие люди. Старые врачи. Дали документы Репнева Бориса Николаевича, белобилетника, никогда в Красной Армии не служившего. Мои документы зарыты у них в саду, а я в отряде так и хожу в Репневых. Прилипло.

— И мне, — требовала она со счастливой девчоночьей капризностью, — и мне придумай партизанскую кличку.

И в этот миг фыркнул у крыльца мотор, и не успели они сообразить, как быть, в комнату входил Бергман.

— Здравствуйте, — сказал он, увидев незнакомого человека, и по-немецки: — У нас гости, Полин?

У Репнева словно съехались скулы, жестко сощурились глаза. Бергман тоже нахмурился.

— Вы не могли бы мне представить вашего знакомого, фрау Мальцева? — спросил он. Николай сунул руку в карман, и Бергман в то же мгновение открыл кобуру.

— Дьявол! — сказал он. — Да это партизан?

— Рупп! — Полина кинулась между ними. — Уберите пистолет. Это мой муж!

Бергман застегнул кобуру. Николай стоял набычась, поглядывая то на немца, то на Полину. Вошел денщик и уставился на гостя, но Бергман тут же отправил его с каким-то поручением.

— Вы говорили, что ваш муж в Красной Армии, — дождавшись ухода Иоахима, повернулся к Полине Бергман. — А насколько я понимаю, ваш гость из леса.

— Да, он из леса, — сказала Полина, — он послан сюда.

Репнев изумленно глядел на нее. Глаза его сузились, рука опять нырнула в карман.

— Коля! — Она торжественно повернулась к нему. — Майор Бергман наш постоялец, он ненавидит наци, и я говорю с ним откровенно.

Бергман расстегнул верхнюю пуговицу мундира, подошел к столу и сел.

— Не знаю уж, кто здесь хозяин, кто постоялец, — сказал он, — но советую господину Николаю последовать моему примеру. Сядем и разберемся в ситуации.

Николай еще раз молча взглянул на Полину и тоже сел.

— Вы пришли сюда в разведку, — сказал Бергман, протягивая ему портсигар. — Так я понимаю?

Николай взял сигарету, прикурил от протянутой зажигалки, еще раз соединил взглядом лица Бергмана и Полины и нахмурился.

— Допрос? — спросил он по-немецки.

— Понимаете язык, — оценил Бергман. — Какой уж тут допрос? Просто пикантная ситуация. — Он попытался улыбнуться, но улыбки не вышло. — Ваша жена поставила все точки над «и». Иногда женщины говорят такое, что мужчинам и не приснится сказать о себе. Тем не менее карты на стол... Да, раз наступил такой момент, я подтверждаю слова Полин обо мне. Я антинаци. И буду помогать вам во всем, что не связано с военной разведкой.

Николай вновь и вновь смотрел на них, сначала на Бергмана, потом на восторженно воспринимающую слова немца Полину.

— Вы принимаете мое предложение? — спросил Бергман.

Николай отрешенно кивнул.

— Принимаю, если оно чистосердечно, — сказал он.

Бергман криво улыбнулся.

— Вот почему так люблю иметь дело с русскими. Уважаю прямоту, которую многие принимают за