недолго мудрила, не употребляла никаких мелких инструментов, как-то: напильников, буравчиков и прочего; но просто рубила со всего плеча, хватила топором раз — вышел нос, хватила в другой — вышли губы, большим сверлом ковырнула глаза, и, не обскобливши, пустила на свет, сказавши: живет. Такое же самое лицо было у Собакевича. Голову он держал более вниз, нежели вверх; шея не ворочалась вовсе, от этого случилось, что он редко глядел на того, с которым говорил, но всегда или на угол печки, или на дверь. Чичиков еще раз взглянул на него искоса, когда проходили они столовую. “Медведь! совершенный медведь!” Нужно же такое странное сближение: его даже звали Михаилом Семеновичем. Зная привычку его наступать на ноги, Чичиков очень осторожно передвигал своими и давал ему дорогу вперед. Хозяин, казалось, сам чувствовал за собою этот грех и потому спросил Чичикова: “Не побеспокоил ли я вас?” “Нет, покорнейше благодарю”, отвечал Чичиков: “хотя бы и случилось какое беспокойство, то это совершенно ничего не значит”, на что Собакевич ничего не отвечал и повел гостя далее. Когда вошли они в гостиную, Собакевич сказал гостю: “Прошу садиться”.
Садясь в кресла, Чичиков глянул на стены и на висевшие на них картины. На картинах всё были молодцы, всё почти греческие полководцы, гравированные во весь рост: Маврокордато в красных панталонах и мундире, с очками на носу, Колокотрони, Миаули, Канари. Все эти герои были с такими толстыми ляшками и неслыханными усами, что просто дрожь проходила по телу. Между этими крепкими греками, неизвестно каким образом и для чего поместился Багратион, тощий, худенькой, с маленькими знаменами и пушками внизу и в самых узеньких рамках. За ним опять следовала героиня греческая Бобелина, такой богатырской величины и роста, что все эти господа, которые ходят по Невскому проспекту в узеньких сюртучках и тросточках, казалось бы, не управились с ее пальцем. Хозяин, кажется, будучи сам крепкой и здоровый человек, хотел, чтобы и его комнату украшали люди крепкие и здоровые. Возле Бобелины у самого окна висела клетка, из которой глядел дрозд темного цвета с белыми крапинками, очень похожий тоже на Собакевича. Гость и хозяин не успели помолчать двух минут, как дверь в гостиной отворилась и вошла хозяйка дома, очень высокая дама в чепце с лентами, вероятно, перекрашенными какою-то домашнею краскою; вошла она необыкновенно[вошла она таким образом, как ходят гуси с небольшим раскатом направо и налево, но впрочем] важно и солидно и голову держала совершенно прямо, как бы боясь уронить ее.
“Это моя Феодулия Ивановна”, сказал Собакевич.
Чичиков подошел к ручке Феодулии Ивановны, которую она почти всунула ему в губы, причем он имел случай заметить, что руки были вымыты огуречным рассолом. [“Феодулии Ивановны ~ рассолом” вписано. ]
“Душенька, рекомендую тебе”, продолжал Собакевич: “Павел Иванович Чичиков. У губернатора и почтмейстера имел честь познакомиться”.
“Прошу покорнейше садиться”, сказала Феодулия Ивановна очень коротко[“Прошу садиться”, сказала Феодулия Ивановна коротко] и сделавши головою движение, весьма похожее на то, какое делают актрисы, представляющие на сцене королев и принцесс. [сделавши головою движение ничуть не хуже тех, которые делают на театрах графини. ] Сделавши такое предложение, она села на диван, [несколько] довольно неуклюжий, который был обтянут материей домашней выделки, цвету очень неопределенного, да и узора тоже никак нельзя было разобрать. [а. да и узора тоже весьма неясного] Севши на диван, она накрылась [очень чинно] большим[Вместо “она села ~ большим”: она села на диван, обитый материей домашней выделки светло-табачного цвета и накрылась] мериносовым платком, с широкою пестрою каймою, очень чинно, как рисуют на портретах, и не сдвинула во всё время[Вместо “очень чинно ~ во всё время”: словом, села так, как рисуют на портретах, чинно не двинувши] ни глазом, ни бровью, ни носом.
Чичиков опять поднял глаза вверх и опять увидел Канари с толстыми ляжками и нескончаемыми усами, Бобелину и дрозда в клетке.
Все трое почти около шести минут с лишком хранили совершенное молчание;[Все три персонажа пребывали несколько минут в совершенном безмолвии, ] раздавался только стук, производимый носом дрозда[производимый носом дрозда в клетке] об дерево деревянной клетки, на дне которой удил он хлебные зернышки. Чичиков еще несколько взглядов бросил на комнату и на то, что в ней находилось. Всё [это было] на что ни глядел он, было прочно и неуклюже в величайшей степени. [Какое-то] Широкое тяжелое бюро стояло в углу комнаты и занимало почти осьмую часть ее. Видно было, что хозяин тут же и занимался. Оно было наполнено множеством ящиков и покоилось пренелепым образом на четырех претолстых ногах, как медведь. Словом, казалось, как будто бы всякое кресло и стул говорили: “И я тоже Собакевич”, или по крайней мере: “И я тоже очень похож на Собакевича”.
Видя, что никто из хозяев, как казалось, не располагал прервать молчание, он решился начать первый. [Вместо “Чичиков еще несколько ~ первый”: Наконец Чичиков первый прервал его. ]
“Мы об вас вспоминали у председателя палаты”, сказал он, обращаясь к Собакевичу: “в прошедший четверг;[Это было в четверг] очень приятно провели там время”.
“Да, я не был тогда у председателя”,[у председателя палаты] отвечал Собакевич.
“А прекрасный человек!”
“Кто такой?” сказал Собакевич, глядя на угол печки.
“ Председатель”.
“Это вам так показалось: он только что масон, а такой дурак, какого свет не производил”.
“А я, право, не предполагал”,[право, никак не предполагал] сказал Чичиков, сначала несколько озадаченный такою отчасти резкою характеристикою; но потом, поправившись, продолжал: “но зато губернатор [прибавил он [вслед] далее] какой превосходный человек”.[Вместо “сначала ~ человек”: “Он мне показался таким приятным, конечно, это не то, что губернатор. Какой, право, можно сказать, у вас превосходный человек губернатор!”]
“Вы говорите, губернатор превосходный человек?” сказал Собакевич.
“Да, не правда ли?…”
“Это первый разбойник в мире!”
“Как, губернатор!” сказал Чичиков, который уж никак не мог предполагать, чтобы губернатор мог когда-либо попасть в разбойники. [Вместо “Как, губернатор ~ разбойники”: “Скажите, как странно! а он ведь такой обходительный и добродушный”.]
“У! варвар. Вы поглядите ему в лицо, в лице видно разбойничье”.
“Помилуйте”, сказал Чичиков и напомнил, что поступки гражданского правителя совершенно мирные, привел в доказательство даже кошельки [и] вышиванье [произведенные] его собственными руками, и [прибавил] даже, что самое лицо его необыкновенно ласковое.
