читал уже два года. В доме его чего-нибудь вечно недоставало. В гостиной стояла у него прекрасная мебель, обтянутая щегольской шелковой материей, которая, верно, стоила весьма не дешево, но одно кресло было сломано и только для вида были приставлены к нему ручка и ножка, и хозяин всякой раз предостерегал своего гостя словами: “Не садитесь на это кресло, оно худо”, а предостережение это делалось постоянно в продолжение шести лет, то есть с того времени, как сломалось кресло. В иной комнате и вовсе не было мебели; хотя он и говорил в первые дни после женитьбы своей: “Душенька, нужно будет завтра похлопотать, чтобы в эту комнату на время хоть какую-нибудь мебель поставить”. Ввечеру подавался на стол тоже очень щегольской [высокой] подсвешник из темной бронзы с тремя античными грациями и перламутным зонтиком, и рядом с ним ставился какой-то просто медный инвалид, хромой, [и весь] свернувшийся на сторону и весь в сале, хотя этого не замечал ни хозяин, ни хозяйка, ни слуги. Жена его… впрочем, они совершенно были довольны друг другом. Несмотря на то, что минуло более 8 лет их супружеству, из них всё еще каждый приносил друг другу или кусочек яблочка, или конфетку, или орешек, и говорил трогательно-нежным голосом, [а. нежно-трогательным] выражавшим совершенную любовь: “Разинь, душенька, свой ротик, я тебе положу этот кусочек”.[Далее начато: Натурально] Само собою разумеется, что ротик раскрывался при этом случае очень грациозно. Ко дню рожденья приготовляемы были сюрпризы: какой-нибудь бисерный чехольчик на зубочистку. И весьма часто сидя на диване, вдруг, и совершенно неизвестно из каких причин, один, оставивши свою трубку, а другая работу, если только она держалась в то время в руках, они напечатлевали друг другу такой томный и длинный поцелуй, что в продолжение его можно было прочесть небольшой листок[а. номер] газеты. Словом, они были то, что говорится счастливы. Конечно, можно бы заметить, что в доме есть много других занятий и обязанностей, кроме продолжительных поцелуев и сюрпризов, и много бы можно сделать разных запросов: зачем, например, не весьма опрятно на кухне, зачем довольно пусто в кладовой, зачем воровка ключница, зачем нечистоплотны слуги, зачем вся дворня спит немилосердым образом и повесничает в остальное время. Но, впрочем, как же и заниматься такими низкими предметами? Манилова хорошо воспитана. А хорошее воспитание, как известно, получается в пансионах. А в пансионах, как известно, три главные предмета составляют основу человеческих добродетелей: французский язык, необходимый для счастия семейственной жизни, фортепиано для доставления приятных минут супругу и наконец собственно хозяйственная часть: вязание кошельков и других сюрпризов. Впрочем, бывают разные усовершенствования и изменения в методах, особенно в нынешнее время; всё это [впрочем] более зависит от благоразумия и способностей самих содержательниц пансиона. В других пансионах бывает таким образом, что прежде фортепиано, потом французской язык, а там уже хозяйственная часть. А иногда бывает и так, что прежде хозяйственная часть, то есть вязание кошельков, потом французской язык, а там уже фортепьяно. Разные бывают методы. Не мешает сделать еще замечание, что Манилова… но, признаюсь, о дамах я очень боюсь говорить, да притом мне пора возвратиться к нашим героям, которые стояли уже несколько минут перед дверями гостиной, взаимно упрашивая друг друга пройти вперед. [Вместо “В гостиной ~ вперед”: В одной комнате ~ вперед (РМ); а. В одной комнате была у него прекрасная мебель, обтянутая щегольской шелковой материей, что, вероятно, стоило ему недешево. Но зато одно [кресло] из кресел было без ручки [и ножки который только] и без одной ножки, которые были только приставлены, и хозяин всякой раз предостерегал своего гостя: “Не садитесь на это кресло, оно сломано”, и это предостережение он делал всякой раз постоянно в продолжение шести лет, т. е. с того времени, как оно сломалось, а в иной комнате и вовсе не было мебели, хотя он и говорил в первые дни после замужества: “Душенька, нужно будет завтра похлопотать, чтобы в эту комнату на время хоть какую-нибудь мебель поставить”. Ввечеру тоже подавался весьма недурной [бронзовый] темный бронзовый подсвечник с античными тремя грациями и перламутным зонтиком и рядом с ним какой-то просто медный [кривой] нагнувшийся на сторону и весь в сале, хотя этого не замечал ни хозяин, ни хозяйка, ни слуги!
Жена его… Они совершенно были довольны <друг> другом. Несмотря на то, что прошло более шести лет после замужества, но всё [если случалось кому есть яблочко] еще один другому приносил или кусочек яблочка, или конфекту, или орешек и клал собственными руками в рот, который другая или другой очень грациозно открывал. Сюрпризы были приготовляемы ко дню рожденья: какой-нибудь бисерный чехольчик [для] на зубочистку, и весьма часто, сидя на диване, один, оставивши свою трубку, а другая работу, напечатлевали друг другу такой томный и длинный поцелуй, что в продолжение его можно бы даже прочесть небольшой журнал. Словом, они были то, что говорится счастливы. Конечно можно бы здесь кое что сказать… но признаюсь и т. д. как в тексте. ]
“Сделайте милость, не беспокойтесь так для меня, я пройду потом”,[после] говорил Чичиков.
“Нет, Павел Иванович, нет, вы — гость”,[Нет, Павел Иванович, вы — гость, вы должны вперед идти [говорил Манилов, показывая ему рукою на дверь.
“Не затрудняйтесь, пожалуста не затрудняйтесь. Пожалуста проходите”, говорил Чичиков.
“Нет, Павел Иванович, это обида. Вы хотите, [Как можно] чтобы я такому приятному гостю позволил пройти после себя”.
“Ах, боже мой… Мне право совестно. Проходите, сделайте милость, проходите, я после”, говорил Чичиков.
“Нет, никак нельзя”.
Наконец оба приятеля вошли в дверь боком и несколько притиснули друг друга.
“Позвольте мне вам представить жену мою”, сказал Манилов. “Душенька! Павел Иванович”.
Чичиков увидел точно даму, которую он совершенно было не приметил, раскланиваясь в дверях с Маниловым. Она была недурна; одета [очень] к лицу. На ней хорошо сидел[а. На ней был хорошо сидевший] матерчатый шелковый капот бледного цвета. Тонкая, небольшая кисть[а. Начато: тонкие небольшие молочного цвета каз<авшиеся?>; б. тонкие небольшие руки] руки ее что-то бросила поспешно на стол и сжала батистовый платок с вышитыми угликами. Она поднялась с [своего] дивана, на котором сидела. Чичиков не без удовольствия подошел к ее ручке. Манилова проговорила, несколько даже картавя, [а. Манилова заметила] что он очень обрадовал их своим приездом и что муж ее, не проходило дня, чтобы не вспоминал о нем. На что Чичиков ответствовал, поворотивши голову несколько на бок, с свойственною ему приятностью, что муж ее далеко простирает доброту свою к нему. [Вместо “Она была недурна ~ к нему”: и которая ~ сказал Чичиков (РМ)]
“Да”, примолвил[отвечал; а. сказа<л>] Манилов. “Уж она бывало всё спрашивает меня: “Да что же твой приятель не едет?” — Погоди, душенька, приедет. А вот вы, наконец, и удостоили нас своим посещением. Уж такое, право, доставили наслаждение, майский день, именины сердца…”
Чичиков, услышавши, что дело уже даже дошло до именин сердца, несколько даже смутился и отвечал скромно, что ни громкого имени не имеет, [Вместо “именины сердца ~ не имеет”: “О никак не достоин такой чести. Что ж я… ни громкого имени не имею] ни даже ранга заметного…
“Вы всё имеете”, прервал Манилов с тою же приятною улыбкою, “всё имеете, даже еще более”.
“Как вам показался наш город?” примолвила Манилова — “Приятно ли провели там время?”
“Очень хороший город, прекрасный город”, отвечал Чичиков. “И время провел очень приятно. Общество самое[прекрасный город и время провел приятно. Общество такое] обходительное”.