Тут Алеша перебил Бояна, подняв перемазанное устричным соусом лицо:

— Говорил я, врать будешь, так и есть, не удержался.

— Зато красиво, — заступился за Бояна Добрыня.

— А на хрена она мне, красота эта?! — продолжал кипятиться Алеша и передразнил: «Там ему богатырь во честном бою...» Да во честном-то бою меня бы Тугарин мизинцем левым придавил. Обманом я его взял, самым что ни на есть подлым. Аж поныне совестно. Вышли мы в чистое поле, я и говорю: «Что ж ты, Тугарин, брешешь: говорил, что один на один будем биться, а сам войско за собой привел?» Обернулся Тугарин округ себя, тут-то голову я и отсек ему.

Ивану за Алешу стало стыдно.

— Не, Попович, — гнул свою линию Добрыня, — у Бояна-то красивше будет. Давай, дед, ври дальше.

— Это он по скромности своей, — пояснил Боян реакцию Алеши и вновь ударил по струнам, — потому как Алеша Попович-млад своей доблестью честной прославился, ведь не зря ж он покинул свой дом родной и семью, и жену раскрасавицу...

Вновь встрепенувшись, Алеша заорал:

— Да кончай ты врать-то, уши вянут. В гробу я твою доблесть видел! Я как раз от жены-то в Киев и сбежал! Она же у меня — царевна-лягушка.

— А, эту историю я тоже знаю, — обрадовался Боян, — очень романтическая история...

Но продолжить Алеша не дал. В пароксизме хмельной искренности он заявил:

— И это тоже вранье. По правде-то так дело обстоит: днем она баба как баба, очень даже симпатичная, а вот ночью — лягушка! Надоело мне это до смерти, вот в Киев и подался. Лучше службу служить, чем с лягушкою жить.

Иван растерянно переводил взгляд с Алеши на Бояна, не зная кому из них верить, чему отдать предпочтение — красоте или правде.

— Ох ты горе горькое, — взвыл тут Алеша, — разбередил ты, гад, душу мне! Как вспомню жизнь свою, так тошно становится! Не сыпь мне соль на рану, дед, хватит! Расскажи-ка лучше о себе ты, Добрынюшка. Мы-то с Ильей и так все знаем, а вот Ване, добру молодцу, в новинку да в урок будет.

Добрыня, с трудом приподняв голову, согласился:

— Будь по-твоему, Алеша. Слушай Ванечка. Расскажу-ка тебе я о том сейчас, как со змеем поганым в честном бою я племянницу князеву вызволил — красну девку Забаву Путятишну.

Изрядно пьяный Боян, не остывший от распри с Алешей и преисполненный духа противоречия, перебил его:

— «В честном бою...» Да все ж знают, что вы с тем змеем уговор держали друг на друга не нападать. Он и не ожидал ничего, когда ты в чертоги его ворвался.

Добрыня покраснел как рак, свирепо глянул на сказителя и молвил:

— В честном ли бою, не в честном ли, а Забаву Путятишну вызволил.

— Еще б тебе ее не вызволить, когда втюрился в нее по уши. Только было сватов прислал, как змей ее из под носа и увел. Между прочим, с ее же согласия.

Вокруг раздались смешки. Иван огляделся. Все посетители кабака промеж собой вовсе не разговаривали, а внимательно прислушивались к беседе за их столом.

Добрыня, вновь многозначительно взявшись за рукоять меча, произнес с расстановкой:

— А уверен ли ты, Боян в словах своих?

— А чего же мне неуверенным быть? — вопросом на вопрос ответил тот, не заметив угрожающего жеста, — аль не я в твоих сватах ходил?

— Чего ж Забава не пошла за меня, как ты думаешь? — спросил Добрыня ледяным тоном, явно Бояна провоцируя. А тот, как это порой бывает свойственно людям творческим, не заметил подвоха и упивался своей осведомленностью:

— А чего тут думать-то? Владимир не отдает. Рылом, говорит, ты, Добрынюшка не вышел...

Вокруг вновь одобрительно загоготали.

— Ну все, дед, — побледнев, тихо сказал Добрыня Никитич и стал медленно медленно подниматься со скамьи, — договорился ты.

Тут лишь Боян очнулся от эйфории.

— Добрыня, ты мне друг, но истина дороже, — пролепетал он, осторожно сполз со скамьи и попятился к двери.

— Врешь, не уйдешь! — вскричал богатырь и, взмахнув саблей, вскочил прямо на стол.

Юрким выхухолем лесным скользнул Боян в дверь, а все прочие присутствующие повскакали с мест и, кто мечем, кто саблей острой, а кто и булавой пудовой принялись размахивать в воздухе, то и дело задевая соседей...

Не долго думая, Иван схоронился под стол. Под столом было тихо и уютно. «Так, — подумал Иван, — пора смываться. Однако пойду-ка я за Бояном прослежу. Все-то этот дед знает. Ежели с ним дружбу свести, вскорости я всех подноготных киевских знатоком стану. А три богатыря уж так набрались, что, пожалуй, моего исчезновения и не заметят...»

С мыслью этой он на четвереньках пополз к выходу. Вокруг хрустела мебель да косточки богатырские. Но внизу было вполне безопасно.

Выбравшись наружу в душную летнюю ночь, в свете звезд Иван увидел невдалеке сутулую фигуру улепетывавшего по Муромской дороге Бояна и кинулся за ним.

Иван бежал за Бояном резвым богатырским шагом. Когда Боян подозрительно оглядывался, дурак делал вид, что бежит в противоположную сторону, и успокоенный певец продолжал свой путь. Скоро они добрались до придорожного камня, и Боян, мусоля во рту палец, принялся громко читать надписи.

— Налево пойдешь — в болоте пропадешь, прямо пойдешь — в кабак попадешь, направо пойдешь — к избе-читальне придешь... Ага!

Боян побежал направо, и заинтригованный Иван продолжил преследование. Вскоре показалась изба-читальня — большое каменное строение, из которого шел нестройный гул, напомнивший Ивану трактир в день большого празднества.

Боян замедлил шаг, пригладил бороду и вошел в двери дубовые. Иван шмыгнул следом.