тут же инициативу перехватил:

— Да ведь старец он уже, Добрыня. Святой, тем более. А медицина, брат, дело темное, разумению нашему не подлежит...

Наконец, князь выволок богатыря из комнаты, и Григорий с Забавой остались наедине. Григорий откашлялся и произнес в подрагивающую от рыданий спину:

— Ну, сказывай, красна девица, что у твоей болезни за симптомы?

Забава прекратила рыдать, обернулась, села на кровати, поджав под себя ноги, утерла слезы, улыбнулась во весь рот и ответила:

— А ты — страшненький, дядька. Лохматенький. Я страшненьких люблю. — И она озорно подмигнула. — Вот и Тугарин у меня был — такая страхолюдина, глянешь, дух захватывает. А я его люби- и-ла, — вновь принялась она размазывать по щекам слезы. — Страшный, зеленый, чашуйчатый, — шмыгая носом, продолжала Забава мечтательно. — Не то что этот, — презрительно кивнула она на дверь. — Розовый, гладкий, словно девка красная, аж потрогать противно! Еще и Добрыней кличут... добрый, значит. Бр-р! А Тугарин — злой был! Решительный! Настоящий мужчина. Ты, дядька, тоже злой, по глазам вижу, — заметила она, вглядываясь в дремучие распутинские космы. — Тоже, видать, решительный... Ну, иди ко мне, волосатенький, — протянула она к нему руки обольстительно, — иди, развей мои печали!

— Изыди, Сатана! — вскричал Григорий, отскочив к противоположной стене, — руки прочь, бесстыжая!

— Ругается! — умилилась Забава и ринулась за ним.

Распутин опрометью кинулся в двери и, захлопнув их перед самым Забавиным носом, подпер их собственной спиной.

С минуту за его спиной раздавались удары и толчки, потом все стихло, а затем в отдаление вновь послышалось девечье хныкание. Григорий расслабился.

— Ну что?! — обступили его с обеих сторон Добрыня и Владимир.

— Жить будет, — объявил старец авторитетно. — Случай однако сложный. Сглазили девку.

Владимир охнул, а Добрыня возопил:

— Кто?! Кто сглазил?! Скажи только, из-под земли достану!!!

Вот тут-то и выложил Григорий то, ради чего ко двору Владимирову прибыл, ради чего и весь спектакль с лечением Забавы затеял:

— Знаю, знаю я, кто это сделал. Не первый то случай на Руси могучей. Шастают по ней два басурмана — Смолянин да Кубатай, они и вершат дело черное.

— Ужель Смолянин?! Ужель Кубатай?! — поразился Добрыня. — А ведь друзьями сказывались!

— То у них, у басурманов, заведено так, — наставительно молвил Владимир. — Молод ты еще, Добрынюшка, доверчив... И как же заклятие сие снять? — обратился князь к Григорию.

— Один только путь есть: поймать басурманов, да пыткой выпытать. Окромя них — никто этого знать не может.

— Не верится что-то, — снова вздохнул Добрыня. — Ладно, разберемся. Дозволь, княже, мне со товарищами на поиски пуститься?

— А чего ж, дозволяю, — покивал Владимир, польщенный тем, что просят его разрешения (чего давно уже не случалось). — И дурака с собой прихватите — надоел он мне пуще репы пареной. Все норовит доказать, что неверно я службу на Руси установил.

— Иван-дурак — очень даже не лишним нам будет, — согласился Добрыня. — У него к Кубатаю особый счетец имеется...

А князь, не слушая продолжал:

— То, говорит, надобно какой-то шаг особый — «строевой» — вырабатывать, то Устав какой-то писать. Войско-то почти уж все разбежалось, а он — в воеводы метит. Отправляйтесь, короче, вчетвером. Хоть какая-то от вас польза будет.

На том и порешили.

— Стас! — я осторожно похлопал брата по выступающей части тела. Тот встал, отряхнул часть снега и задумчиво сказал:

— Холодно.

Да, в этом он был совершенно прав. Мороз был несильным, градусов десять, но школьная форма от него не спасала.

— Костя, а что мы здесь делаем?

Подумав я нашел самый правильный ответ и без колебаний поделился им с братом.

— Мы? Мы замерзаем.

— Плохо, — так же спокойно и неторопливо ответил Стас, начиная плавно притоптывать ногами. — Интересно, куда нас сволочь Кащей засунул? На Северный полюс? Замерзнем...

Попадание в коварную Кащееву ловушку подействовало на него удивительным образом. Братец начисто лишился своей неуемной энергии. Сообразив, что такой вареный, или, точнее, свежемороженный Стас мне в беде не помощник, я заорал:

— Стас, проснись! Делать что-то надо! Кубатай бы тебя не одобрил!

При упоминании любимого имени Стас слегка ожил. Я понял, что надо закреплять успех:

— Да что Кубатай! Разве в твоих любимых книжках так легко сдаются? Вспомни, эту... как ее... «Молчание Кондора». Или «Курятник в Зеленом лесу». Там ни в какой беде не унывают!

На самом-то деле я этих книг не читал. Только слышал, что они учат доброте и мужеству. Но напомнил о них удачно — Стас окончательно ожил. Книжки писателя Решилова были для него второй святыней, почти сравнимой с генерал-сержантом. Он потер порозовевший нос, обошел вокруг меня, потом заявил:

— Стой крепче. Я тебе на плечи заберусь, и осмотрю местность.

— Давай лучше я на тебя залезу! — возмутился я.

— Не стоит. Ты же выше. Если я на тебя стану, то больше смогу увидеть.

...Был тут какой-то прокол в стасовой логике. Но спорить не хотелось, да и времени не было — у меня от мороза аж уши звенели.

Я сел на корточки, Стас, пыхтя, вскарабкался мне на плечи, и началось... Кое-как распрямившись я топтался в снегу, а Стас, стоя на моих плечах, командовал:

— Направо. Еще. Еще направо. О... О!!!

— Что? Что?! — воодушевился я.

— Подпрыгни! — потребовал Стас. — Да повыше.

Деваться было некуда. Я поднатужился — и прыгнул...

Выбираясь из снега, Стас сообщил:

— Костя, мы спасены! Там дома!

— Молодец, — прошептал я. Стас зарделся. Сказал:

— Я смог их увидеть, только потому, что стоял на твоих плечах!

Вроде и ситуация была критическая, а как мне тепло от такого признания стало! Тепло-тепло... И сонно... Тут я понял, что просто замерзать начинаю, и завопил:

— Бежим!

И мы помчались, временами проваливаясь в снег по пояс.

— Жаль, что книжки Решилова у Кащея остались, — вздыхал Стас на бегу. — Такое собрание! Все есть — и «Побудка для сестрицы», и «Шофер на каждый день». А самое главное — там был новый роман! «Правда о летчиках и самолетах»! У нас он вообще еще не написан! Представляешь — раньше писателя бы прочитали!

— Ты сейчас холода надышешься, — осадил я Стаса, — заболеешь, и вообще ничего никогда не