определенности.

Очень скоро Красной армии удалось разгромить войска Врангеля и взять Крым, чуть позже Советская Россия заключила мир с Польшей. Понемногу хаос войны отступал, установились четкие государственные границы. Я поручил Степченко связаться с контрабандистами для переправы за кордон.

Впрочем, единого мнения об уходе среди моих бандитов уже не было. Фрол и Степченко мечтали о продолжении своей удалой карьеры на родине, да и Аркадий стал меня не на шутку тревожить. Юноше уже исполнилось пятнадцать, и он стал необычно молчалив и задумчив. В марте он неожиданно заявил, что желает поехать в Екатеринослав навестить могилу отца и матери. По возвращении Аркадий сказал, что пока не намерен покидать отечество.

Передо мной встала дилемма: либо принять условия подчиненных и сохранить наше сообщество, либо уезжать одному. Я опять решил выждать.

В конце весны Фрол нашел «фартовую работенку». Он познакомился с весьма солидным спекулянтом, который предложил провернуть несколько дел в Москве. В июне вся шайка подалась в столицу.

Поздней осенью я взял в компанию Никиту Злотникова, человека редкого хладнокровия, вчерашнего антоновца, исполненного лютой ненависти к большевистской власти. Выбитый из привычной крестьянской среды, он обрел в нашем лице новую семью и стал мне безоговорочно предан.

В декабре МУРовцы стали серьезно наступать нам на пятки. Многие конспиративные «хазы» оказались провалены. Аркадий и Степченко чудом ушли от преследования оперативников. Бросив пожитки и взяв только деньги и золото, мы спешно прикатили на вокзал и сели в первый попавшийся поезд. Маршрут следования проходил через город, где когда-то жила моя покойная тетушка. В детстве я не раз бывал у старушки на каникулах. Мне пришло в голову здесь осесть, обосноваться прочно и надолго.

Решение укрепилось, когда выяснилось, что в городе «идет за пахана» старый Федькин кореш по каторге Семен Лангрин по прозванию Кувалда. Мы с ним встретились и нашли общий язык. Пахан был строгим «законником» и сетовал на засилье в городе «шелупони» и молодых скорохватов.

Лангрин сказал, что среди «вольной братии» нет «сильной шараги», способной постоять за варнацкую честь. Мы пообещали Пахану поддерживать его авторитет. Тут я и придумал легализовать некоторых членов банды в качестве мирных обывателей, а часть оставить для связи с урками.

Мне представлялось, что жить по старинке, налетами, стало весьма бесперспективно. Во-первых, с объявлением нэпа появилась возможность получать деньги относительно безопасно. Во-вторых, в стране устанавливался порядок, шла упорная борьба с преступностью. Конечно, доказывать моим мазурикам преимущества сытого и тихого существования было бессмысленно – они привыкли брать свое силой, по своим законам; мой приказ к «выходу на свет» могли расценить не только как отступление от правил, но и как предательство. В таких случаях – не до личных привязанностей и симпатий, с «порчами» в нашем кругу разговор короткий!

Требовалась «золотая середина», некий разумный баланс, при котором шайка поймет преимущества стабильности, привыкнет к постоянному достатку, пустит крепкие корни. Тогда, как я полагал, они сами потянутся к иной жизни. Скажу честно, в моих замыслах не было места альтруизму, филантропии и прочей подобной дряни – лишь рациональное чувство самосохранения, сохранения себя и нужных мне людей. Главарь, по моему мнению, должен быть «иваном», то есть скрывать свое действительное лицо. Роли внутри шайки я строго распределил: Федька и Артемьев общались с ворами, содержали многочисленные хазы, галинники и склады; Кадет и Никита должны были жить тихо и «ходить на дело» только по моему приказу; мы со Степченко превратились в честных негоциантов-нэпманов.

Появились и новые компаньоны: рекомендованный Паханом медвежатник высшего класса Профессор и, чуть позже, лихой стрелок Яшка Агранович. Мало-помалу нашлись помощники и на противной стороне. Через жадного до денег адвоката Боброва Степченко вышел на милицейских чинов и даже заместителя губернского прокурора. Впрочем, сам Изряднов и не предполагал, кого именно он поддерживал. За полученные от Боброва взятки он прекращал «дела» и освобождал связанных с нами людей. Мы занялись легальной и полулегальной коммерцией: открыли каретную мастерскую и пекарню; давали кредиты начинающим нэпманам; через Артемьева и найденных им барыг делали капиталы на курсе старых и новых денег, а через Кадета – на подпольных игорных домах. Однако вряд ли мы смогли бы утвердиться в городе, не зарекомендовав себя с позиции силы. Поэтому, едва прибыв сюда, мы взяли парочку касс и магазинов, дав понять и Пахану, и местным уркам, что люди мы – серьезные.

Мое личное участие в этих делах, как правило, ограничивалось планированием. Исключение – налет на кассу в двадцать втором, взятие броневика летом следующего года (когда меня задело пулей), наказание Осадчего, ну и наше последнее дело – с Госбанком. Многие «подвиги», приписываемые нашей шайке, совершались лишь отдельными ее членами, которые вербовали подручных от имени Гимназиста. Удержать таких, как Федька или Артемьев, до поры до времени не представлялось возможным. Впрочем, довольно скоро мои буйные головы угомонились – Артемьев погиб, а за Фролом началась постоянная охота милиции. Постепенно тот заветный баланс, к которому я стремился, был установлен: мы с Паханом контролировали блатную среду и наши полулегальные промыслы; средств для тихой безбедной жизни накопилось предостаточно; и, главное, необходимость такой жизни стали понимать мои самые «законные» дружки- приятели по шайке.

Как ни прячь, шила в мешке не утаишь. Некоторые опытные уголовники предполагали, что Гимназист, атаман известной в губернии банды, является авторитетным в Ростове Черным Поручиком. Однако никто не знал его в лицо и уж тем более не мог связать с незаметным пекарем Старицким, бывшим партизаном и весьма лояльным к Советской власти гражданином.

Георгий и Андрей долго молчали. Старицкий напряженно вглядывался вдаль, туда, где по сверкающей глади озера скользила легкая прогулочная лодка. Рябинин старался осмыслить услышанное.

– Как я понял, разбойный промысел принес тебе немалые барыши, – наконец проговорил Андрей. – Почему же теперь, когда на всей территории России установился мир, когда большевики заключили дипломатические договоры и свободно торгуют с Западом, когда можно беспрепятственно уехать в любую страну, ты продолжаешь здесь оставаться? Что это, привычка жить в мире лжи и постоянной опасности или все же любовь к Родине?

– Какие громкие слова! – усмехнулся Георгий. – Ты, я вижу, так и не избавился от интеллигентского пафоса… Все намного банальнее, Миша. Денег у меня действительно немало, побольше, чем у любого ушлого нэпмана. И уехать за границу теперь никто не запретит: выправляй паспорт и – скатертью дорога! А вот как вывезти капиталы? Многие советские граждане, имеющие солидные средства, хотели бы перебраться в благополучный буржуазный рай. Думаешь, им нравится здесь унижаться и прикидываться простачками? Не все, брат, так легко. На границе багаж отъезжающих за кордон старательно проверяют: стоит только найти драгоценности или валюту, – вмиг потащат в ГПУ для объяснений. Там быстренько прочистят мозги и обчистят карманы. Денежки конфискуют, а уж потом – лети белым лебедем в свой Париж!

Андрей пожал плечами:

– Однако ходят упорные слухи о возможности перевести капиталы в западные банки…

– Э-э, дружок, это по силам только серьезным дельцам! Они работают с каким-нибудь Внешторгом или даже ВСНХ. За спиной таких воротил – «верные друзья» из высоких советских бюрократов. Да и за теми крепко следит ГПУ.

Есть один способ оставить родину: уйти контрабандными тропами. Слышал я, будто некоторым удалось выскользнуть на волю. На Балканах, в Финляндии преспокойно живут себе фартовые воры и налетчики, именитые жулики и оборотистые спекулянты. И все же недобрая молва идет о румынской и польской границах. Поговаривают, что полно на кордоне легавых, а некоторые шайки контрабандистов даже управляются агентами ГПУ и существуют только для того, чтобы обманом схватить барыгу с золотишком или белогвардейского шпиона. Я посылал людей приглядеться к проводникам этих тайных троп.

Крестник твой, покойный Федька, после третьей поездки в приграничные с Польшей и Румынией места сказал: «Не верю я проводникам, атаман, хоть убей. Немало среди них ссученных и легашей. Трекают важно [178], забожиться честью варнацкой могут, а только не урки они!» Так что мы отказались уходить через западные границы. Подумывал я прощупать финскую, да пока не