влияния Черногорова. Луцкий требовал от Медведя личного вмешательства в ход дела, скрупулезного контроля за всеми действиями органов милиции и ГПУ и ежедневного отчета. Однако ленивый полпред ОГПУ отвечал полученными со слов Черногорова сводками и заверениями в бдительности.
Уже с обеда вторника газетчики осаждали приемную Черногорова в надежде получить объяснение происходящих событий. Зампред отмахнулся от репортеров, ограничившись сухим бюллетенем о налете и заявлением об успешном ведении расследования. И все же упорные слухи о том, что бандиты унесли из банка чуть ли не пять миллионов рублей и погубили полсотни сотрудников милиции, заставили Кирилла Петровича рассказать правду. В среду из свежих газет горожане узнали, что в действительности преступники похитили пятьсот восемьдесят девять тысяч рублей из шестисот двенадцати тысяч трехсот восьмидесяти двух рублей двенадцати копеек, находившихся на момент налета в кассовом зале.
Ниже помещался список погибших милиционеров, водителей инкассаторских машин и трех жертв из числа мирных граждан (двух извозчиков и случайного прохожего). На следующее утро на стене губкома была обнаружена написанная красной гуашью листовка:
Т О В А Р И Щ И ! Бандиты вонзили пятьсот восемьдесят девять ножей в спину революции. Кто защитит нас от разгула уголовного отребья?
А между тем наиболее ярких представителей этого самого «уголовного отребья» продолжали педантично свозить в и без того переполненные допр, губернский исправдом и внутреннюю тюрьму ОГПУ. Ширмача Никольку Тыхтуна взяли вечером вторника на «малине». Пьяненький Тыхтун безмятежно дремал на обнаженной груди своей молоденькой подружки, когда в дом нагрянули гепеушники. Пронырливая девица успела надеть на шею сонному кавалеру подаренный ей ворованный медальончик, чем помогла Никольке претендовать на два года дальнейшего существования за государственный счет.
Лялю-Кремень прихватили после предварительного допроса Умника. Под горячую руку попали Мишка- Змей и целая свора беспризорных воришек. Марафетчика Аптекаря арестовали прямо в «мастерской», где он, будто средневековый алхимик, колдовал над своими колбами и спиртовками. Так и не дождавшийся положенной порции дурмана уполномоченный Мигунов весь следующий день бродил по городу бледной тенью. В конце концов он попался на глаза Черногорову. Зампред тут же вспомнил о рапорте Рябинина и приказал «убрать с улицы эту сволочь до особого распоряжения».
Впрочем, арестовать продажного милиционера не удалось – прибывшая за ним опергруппа обнаружила его мертвым, с ножом в сердце. Бесследно исчезли также несколько связанных с Фролом воров и барыг. «Работает Гимназист, подчищает город не хуже нашего», – заключил Кирилл Петрович. Когда в среду оперативники пришли за Мамочкой, королева базара встретила непрошеных гостей во всеоружии. Облачившись в скромное, мышиного цвета платьице, повязав на голову ситцевый платочек, Марья Ивановна восседала у стола с выражением крайней покорности судьбе. У ног Мамочки лежал узелок с припасами и сменным бельем. Пахана Лангрина арестовали для выяснения «кое-каких деталей» прямо в день налета, однако уже в четверг главного уголовного авторитета губернии пришлось отпустить. В переполненной камере допра, куда попал Лангрин, доселе творились всяческие безобразия: пол покрывал многодневный слой грязи, резко пахло нечистотами, частенько возникали потасовки. С водворением в камеру Пахана ситуация круто изменилась: помещение было до блеска отмыто, параша регулярно выносилась дежурными, прекратились драки и гвалт. Когда же запущенный руководством тюрьмы сексот был найден поутру мастерски задушенным, начальник милиции Илья Ильич Зотов распорядился Пахана выпустить. «Этак он мне всех осведомителей передушит», – решил Зотов.
Не избежали арестов и городские проститутки. «Жриц любви» собрали одним махом, погрузив в специально выделенный Зотовым фургон. Теперь их клиенты по вечерам не засиживались на «внеурочной работе» и «чрезвычайных совещаниях», а, позевывая, читали дома прессу, с тоской поглядывая на давно наскучивших жен.
Чтобы опустевшие улицы не наводили жителей на гнетущие мысли, в среду губкомол организовал массовое факельное шествие с приветствиями V Конгрессу Коминтерна. Комсомольцы распевали революционные песни, созывали народ на митинг солидарности с угнетенными пролетариями капиталистических стран. Ко всему прочему комса и Спортивный союз перенесли на четверг физкультурный праздник, намеченный на воскресенье.
Рябинин дочитал объяснение Решетилова и предупредительно кашлянул.
– Закончил? – Черногоров обернулся. – Возвращаясь к началу разговора, предлагаю до времени прекратить активные поиски Гимназиста. Попытаемся подобраться к нему с другой стороны. Будем искать Степченко, начнем охоту на прокуроров. Полагаю, расследование выведет нас не только на Гимназиста, но и на многих губернских бандитов. За неделю заканчивай допросы, закрывай следствие и отправляйся-ка в Торжец.
Местные ребята наконец-то нашли выход на банду Мирона Скокова. Тебя в Торжце никто не знает, это нам на руку. Истинных целей командировки не раскрывай. Ребята помогут разместиться, скажешься каким- нибудь заготовителем кожи или зерна. Накапливайте информацию. Как станет ясно, где искать Скокова, – дам тебе кавалерийский отряд из Имретьевской кавбригады, вспомнишь былые годы, разомнешься. Надо постараться добыть Скокова и Степченко живьем, от них ниточка потянется к Апресову и Боброву и далее – к неподкупному прокурору Изряднову.
Андрей кивнул:
– Решение о разработке банды Скокова и всех прочих правильное. Однако и здесь, в городе, многое предстоит выяснить.
– Закончи с протоколами и пиши заключение о том, что так называемой бандой Гимназиста в действительности руководил Фролов, вербовавший для совершения преступлений подручных из уголовной среды города. Подобным резюме мы успокоим прокурора Изряднова! А спящий, потерявший бдительность враг втрое слабее, сам знаешь. Более того, я уже приказал снять усиление – с ноля часов для ГПУ и милиции действует обычный режим несения службы.
Завтра начнем выпускать из заключения тех, чья вина в пособничестве налету и иных преступлениях не просматривается. Тюрьмы переполнены всяческой швалью, попусту кормить их средств нет. Некоторых, конечно, посадим, кое-кого отправим на общественные работы, остальных – в шею. До поры-до времени. Кстати, и твоя «особая группа» с десятого июля будет расформирована. Пусть все думают, что с Гимназистом покончено.
Черногоров допил остывший кофе:
– Много у тебя сегодня работы?
– Завершу допрос Лыкова из банды Умника, затем поговорю с самим Володькой. К утру примусь за Алевтину Клементьеву. Думаю, к восьми кончу. Этот Умник, хоть и ранен, но находится в ясном сознании, куражится и затягивает допрос насколько возможно. Опять же, часто делаем перерывы – так велят врачи.
– С Алевтиной тоже порядком провозишься, – заверил Черногоров. – Ее Кремнем кличут. Тертая баба.
Он поглядел на землистое лицо Андрея:
– Как закончишь – отправляйся спать. И не в кабинет, – домой. Отдохни два дня, затем – снова за работу.
– Благодарю.
– На том свете отблагодаришь, – усмехнулся Кирилл Петрович.
Старики Аграновичи отправились на покой, как обычно, в половине десятого. Однако сон не шел, мысли о местонахождении непутевого сына Яши лезли в голову. Конечно, младшенький нередко пропадал из дому, к чему родители уже порядком попривыкли. Теперешний трехдневный загул обеспокоил их не на шутку – в городе шли повальные облавы, милицейские патрули проверяли всех запоздалых гуляк.
Намедни сосед Йося, возвращавшийся от любовницы, провел ночь в отделении. Абрам Моисеевич покрутился с боку на бок, поднялся с постели и с ворчанием поплелся на кухню. Он зажег лампу и с хмурым упрямством принялся перечитывать июньский номер «Рабочего корреспондента». Он прочел беседу товарища Сталина с сотрудниками журнала; согласился с тезисом Генсека о том, что рабочие и сельские корреспонденты способны «сыграть роль проводника пролетарского общественного мнения», и перешел к статьям. Сообщения рабкоров об успехах восстановления отечественной индустрии и опытах по смычке с
