Выйдя из «этого состояния» (так называла ее Превращение мама), Ангва почти не помнила, как выглядел мир.

Например, она помнила, что видела запахи. Реальные улицы и дома оставались на месте, но лишь в качестве унылого, одноцветного фона, на котором ярко выделялись звуки и запахи, подобные сверкающим линиям… разноцветного огня и клубам… скажем, разноцветного дыма.

Вся проблема заключалась именно в этом. Невозможно подобрать слова, чтобы описать то, что она видела и чуяла. Если бы вы вдруг увидели восьмой цвет, а потом попытались описать его семицветному миру, то получилось бы примерно следующее: «Э-э, ну это было… нечто вроде зеленовато-пурпурного». Мы так и не научились толком обмениваться полученным опытом.

Иногда (правда не слишком часто) Ангва считала, что ей крупно повезло — ведь она способна была видеть сразу два мира. В течение первых двадцати минут после Превращения все ее чувства были настолько обострены, что мир, разложенный на сенсорные спектры, светился многоцветной радугой. Ради такого зрелища стоило чуточку помучиться.

Существует несколько разновидностей вервольфов. Некоторым достаточно бриться один раз в час и носить шляпу, прикрывающую уши. И они вполне могут сойти за почти нормальных людей.

Впрочем, она их легко отличала. Вервольф способен узнать подобного себе даже в огромной толпе. Прежде всего по глазам. Ну и, конечно, существует ряд других признаков. Вервольфы стараются жить обособленно и выбирают работу подальше от животных. Обильно поливают себя духами или лосьонами после бритья и весьма привередливы в еде. А еще они ведут дневники, в которых аккуратно красными чернилами отмечают фазы луны.

В сельской местности жизнь вервольфа затруднена до крайности. Как только пропадает какая-нибудь глупая курица, он сразу становится подозреваемым номер один. В общем, вервольфы стараются селиться в больших городах.

К тому же там намного интересней.

Ангва видела сразу несколько часов из жизни улицы Вязов. Страх грабителя выглядел тускнеющей оранжевой линией. След Моркоу представлял собой расплывающееся бледно-зеленое облако, края которого свидетельствовали о том, что капрал испытывал легкое беспокойство. К запаху примешивались полутона старой кожи и средства для чистки доспехов. Кроме того, улицу вдоль и поперек пересекали другие следы, некоторые — четкие, свежие, другие — совсем поблекшие.

И очень сильно пахло старым туалетным ковриком.

— Эй, девчоночка, — услышала она чей-то голос сзади.

Она обернулась. С собачьей точки зрения, Гаспод также не выглядел красавцем. Разве что запахов прибавилось.

— А, это ты.

— Именно, — кивнул Гаспод и принялся лихорадочно чесаться. После чего с затаенной надеждой поднял на нее глаза. — Спрашиваю только ради того, чтобы покончить с этим раз и навсегда. Для порядка, пойми меня правильно. Наверное, мне не светит понюхать тебя там…

— Не светит.

— Просто спросил. Без обид.

Ангва наморщила нос:

— Почему от тебя так гнусно воняет? То есть от тебя достаточно скверно воняло, когда я была человеком, но сейчас…

Гаспод принял гордый вид.

— Круто, да? Это дается нелегко. Пришлось потрудиться. Вот если бы ты была настоящей собакой, то решила бы, что это обалденный лосьон после бритья. Кстати, госпожа, тебе стоит обзавестись ошейником, тогда никто не будет к тебе приставать.

— Спасибо за совет.

Гасподу, казалось, не давала покоя какая-то мысль.

— Э, слушай… а ты случаем не того, ну, вырыванием сердец не увлекаешься? — решился он наконец.

— Нет. Но если хочешь, могу устроить, — ответила Ангва.

— Хорошо, хорошо, хорошо, — торопливо произнес Гаспод. — Ты куда направляешься?

Он неуклюже засеменил кривыми лапами, чтобы не отстать от нее.

— Хочу обнюхать мастерскую Крюкомолота. Тебя с собой не приглашаю.

— Все равно мне больше нечего делать. Отходы из «Реберного дома» выносят лишь к полуночи.

— У тебя что, нет дома? — спросила Ангва, ныряя под киоск, торгующий рыбой и чипсами.

— Дом? У меня? Дом? Ну да. Конечно есть. Никаких проблем. Смеющиеся дети, большая кухня, трехразовое питание, веселый соседский кот, за которым можно погоняться, собственная подстилка, место у камина, он старый дурак, но мы его любим, и все такое прочее. Но есть одна проблемка. Я люблю быть сам по себе, поэтому частенько гуляю по городу.

— Только, вижу, ошейника-то у тебя нет.

— Потерял.

— Правда?

— Да. Тяжеленный был. Чертовы анкские камни.

— Ага, я так и подумала.

— А вообще, у нас с хозяевами простые отношения. Они меня не трогают, я — их, — продолжал Гаспод.

— Понимаю.

— Иногда по нескольку дней кряду дома не появляюсь.

— Неужели?

— Даже неделями.

— Здорово.

— Но мне там всегда рады.

— Кажется, ты говорил, что ночевал в Университете, — припомнила Ангва, уворачиваясь от повозки, что неслась вверх по Заиндевелой улице.

На мгновение от Гаспода пахнуло неуверенностью, но он тут же взял себя в лапы.

— Ну да, говорил, — не стал возражать он. — Просто… Понимаешь, как это бывает в семье… Дети вечно таскают на руках, пичкают печеньем, каждый норовит погладить. Действует на нервы. Раздражает ужасно. Поэтому иногда я сплю на улице.

— Понятненько.

— Честно говоря, чаще, чем где-либо.

— В самом деле?

Некоторое время Гаспод трусил молча.

— А тебе стоит быть поосторожнее, — наконец сказал он. — В этом собачьем городе молодым сукам приходится несладко.

Они добежали до деревянного пирса, что располагался сразу за мастерской Крюкомолота.

— А как ты… — начала было Ангва и вдруг замолчала.

Запахи тут были самыми разными, но один, острый, как пила, перебивал все остальные.

— Это фейерверк так пахнет?

— И страх, — добавил Гаспод. — Очень много страха.

Он обнюхал доски.

— Страх человека, а вовсе не гнома. Гнома легко узнать. Это все из-за ихних любимых крыс, понимаешь? Ну и ну. Сильно испугался, судя по запаху.

— Я чувствую одного человека и одного гнома, — сказала Ангва.

— Да. Одного мертвого гнома.