Перчинки Марио, Сальваторе и калабриец мгновенно скрылись в своем тайничке под монастырской кладовой, которая сейчас была превращена немцами в склад.
Дойдя до большой залы, капуцин остановился и некоторое время стоял неподвижно, оглядываясь по сторонам, очевидно пораженный темнотой и тишиной, царившими в подземелье. Перчинка неслышно подкрался к нему и остановился рядом. На темной лестнице у входа он не узнал его, но теперь благодаря призрачному свету луны, проникавшему в подземелье сквозь щели и трещины в потолке и озарявшему пучки травы, росшей в промежутках между камнями, он разглядел темную рясу и белую бороду монаха.
— Падре!.. — пролепетал пораженный мальчик.
Что нужно здесь этому монаху? За всю свою жизнь Перчинка ни разу не видел среди развалин ни одного из них.
Правда, он несколько раз заходил в жилую часть монастыря, чтобы попросить тарелку супа, но решался появляться там только в том случае, если уж совсем помирал с голоду. Объяснялось это тем, что мальчик отнюдь не питал симпатии к обитателям монастыря, которые, прежде чем налить ему полтарелки холодного супа, норовили напичкать его душеспасительными наставлениями. Кроме того, они никогда не упускали случая за свою щедрость использовать его на побегушках, посылая с поручениями то в один, то в другой монастырь. Поэтому мальчик старался как можно реже попадаться им на глаза, и не удивительно, что сейчас монах не узнал его.
Услышав возглас Перчинки, капуцин повернулся, как на пружинах.
— Кто ты такой? — спросил он.
— Меня, зовут Перчинка, — жалобно протянул мальчик, — я тут сплю, потому что у меня нет дома.
Капуцин не обратил никакого внимания на эту литанию.[7]
— Хорошо, хорошо, — пробормотал он. — А теперь скажи, где же все остальные?
— Кто — остальные? — с притворным удивлением спросил мальчик.
— Не прикидывайся дурачком, — строго проговорил монах.
Он все еще тяжело отдувался, но, как видно, больше от пережитого страха, чем от усталости, потому что пройти ему пришлось всего несколько шагов.
— Я не знаю, отец мой, кого вам нужно, — с самым невинным видом пробормотал Перчинка…
— Мне нужны люди, которые здесь скрываются, — сердито ответил монах. Патриоты, вот кто мне нужен.
Это слово родилось всего несколько дней назад, но его уже с гордостью произносили все жители Неаполя, для которых в этом слове слышался отзвук героической эпохи Рисорджименто.[8] Патриот — это тот, кто боролся против немцев и фашистов. Защищая свой город против иностранного владычества, неаполитанцы словно впервые за много лет обрели родину.
Однако Перчинка был слишком недоверчив, чтобы сразу растрогаться, услышав это слово.
— Я ничего не знаю… — по своему обыкновению, плаксиво затянул он.
— Нельзя терять ни минуты, — оборвал его монах и, скрестив руки, добавил:
— Дон Доменико…
— Что дон Доменико? — с живостью спросил Перчинка, забыв на минуту о своей роли.
— А то, что он сейчас в немецком штабе, вон там, над нами, — ответил капуцин, подняв палец кверху, — и ведет переговоры с немецким лейтенантом. Он сказал, что здесь, у нас в подземелье, настоящее логово бунтовщиков. Я сам это слышал, потому что комната лейтенанта как раз рядом с моей. Я стоял и молился, но перегородки такие тонкие, что… — Тут монах замялся и, если бы не темнота, Перчинка, наверное, увидел бы, как покраснел старик, произнося эту ложь. — Ну, одним словом, я слышал, и всё тут, — с сердцем закончил он, видимо рассердившись на себя за свою слабость. — Так вот, дон Доменико сообщил, что сегодня сюда то и дело входят какие-то мужчины и мальчишки…
Он сказал правду. Весь вечер ребята без устали сновали между Винченцо, который вел наблюдение, и развалинами, передавая все нужные сведения о силах немцев.
— Вон оно что! Так это был дон Мими! — воскликнул вдруг в темноте чей-то голос.
Перчинка сразу узнал голос полицейского комиссара. Монах подскочил как ужаленный.
— Что это? — испуганно пролепетал он.
— Не бойтесь, отец мой, это я, комиссар, — успокоил его полицейский. Я тоже скрываюсь здесь. Но прошу вас, расскажите мне…
Капуцин облегченно вздохнул и уже готов был заговорить, когда со свечой в руке, бросавшей вокруг слабый свет, появился Марио в сопровождении Сальваторе и калабрийца.
— Привет вам, падре, — проговорил Марио. Капуцин повторил свой рассказ.
— Не знаю, что они собираются делать, — добавил он. — У меня создалось впечатление, что лейтенант не особенно поверил словам дона Доменико. Он выставил его за дверь и сказал, чтобы он убирался к… ну, словом, чтобы он больше не надоедал ему. Но потом лейтенант встретился с капитаном, и они о чем-то долго говорили по-немецки. Вот тут-то я и побежал к вам предупредить.
— Так, — проговорил Марио. — Ну что же, падре, прошу вас вернуться к себе. Спасибо, вы спасли нам жизнь…
— Одну минуту, — вмешался Сальваторе. — Отец мой, сколько вас осталось? Я хочу сказать, сколько осталось монахов в монастыре?
— Нас четверо, включая меня, — ответил удивленный капуцин.
— Необходимо, чтобы и вы, все четверо, тоже незаметно исчезли. Укройтесь где-нибудь. Ну… я не знаю… в другом монастыре, что ли. Потому что, если они придут сюда и никого не найдут, то сразу смекнут, что это вы нас предупредили.
— Падре, — послышался вдруг тоненький голосок Перчинки, — а что у вас сейчас на месте вашей кладовой?
Все засмеялись.
— А! Так это был ты! — свирепо закричал капуцин, поворачиваясь к мальчику. — Я же говорил, что кто-то таскает у нас продукты!
— Что же все-таки немцы держат в кладовой? — снова спросил Перчинка.
— По-моему, боеприпасы, — ответил монах. — Ведь они снабжают батарею на площади Санита.
— Вот здорово! — весело воскликнул Перчинка.
Все удивленно посмотрели на мальчика, который неожиданно выпалил:
— Не выбраться им отсюда!
— Что ты хочешь сказать? — спросил Марио. Но Сальваторе мгновенно все понял.
— Молодец парень! — заметил он. — Верно. Мы их всех поднимем на воздух!
Капуцин в страхе закрыл рот рукой.
— Ради бога, не надо! — в ужасе воскликнул он. — Все-таки они христиане!
— Христиане! — крикнул Марио. — Христиане, которые убивают людей на улицах, которые пришли, чтобы захватить нашу землю! — Потом уже тише добавил: — Послушайте, падре, у нас нет другого выхода. Мы должны их опередить. Вы понимаете, если они останутся здесь, то не задумываясь перебьют и вас и нас.
— Но ведь мы же христиане! — дрожащим голосом повторил монах.
— Мы на войне, падре, — холодно проговорил комиссар.
Он был какой-то взъерошенный, совсем непохожий на прежнего благодушного полицейского комиссара. Даже его огромный живот приобрел теперь воинственный вид. А револьвер, поблескивающий у него на поясе, еще больше усиливал это впечатление.
— Идите, падре, не теряйте времени, — снова заговорил Марио. Предупредите братьев и скорее бегите куда-нибудь. Но только так, чтобы этого не заметили.
— Но я обязан охранять капеллу!.. — неуверенно возразил монах.
— Я думаю, что капелла не пострадает от взрыва, — вмешался Сальваторе. — А теперь слушайте, падре. Мы подожжем фитиль только после того, как вы уйдете из монастыря. Но это значит, что каждая потерянная минута может стоить нам жизни. Понятно?
