висевшую над сквером, разорвал оглушительный грохот. Обломки скалы, стоявшей в середине бассейна брызнули в разные стороны, все вокруг заволокло черным дымом. «Мина», — подумал Марио.

— Ну, самое время, — донесся до него голос комиссара.

Они одновременно выскочили из бассейна, оба грязные, в разорванной одежде. Первые десять метров они бежали скрытые густым дымом. Затем послышался первый выстрел. Их заметили. Однако беглецы продолжали мчаться вперед. Комиссар словно забыл и о своем животе, и о своем возрасте. Он был уже в самом конце сквера, как вдруг споткнулся о бортик газона и кубарем покатился по лестнице, ведущей на тротуар. Немцы, стреляя, бежали следом. Вот они в двадцати, в пятнадцати, в десяти метрах. Уже можно ясно различить их лица. Марио остановился, помог товарищу подняться на ноги. Опираясь одной рукой на плечо Марио, комиссар прихрамывая побежал дальше. Но вдруг тело его как-то сразу обмякло, и он, бездыханный, повалился на мостовую.

Теперь Марио бежал один. Вокруг него стоял непрерывный дробный стук автоматных очередей. До ближайшего переулка оставалось метров триста. Он бежал зигзагами, чтобы помешать немцам как следует прицелиться. Неожиданно он почувствовал, что по спине у него течет что-то горячее, но он не ощутил никакой боли, и ему даже в голову не пришло, что он ранен. До переулка оставалось двести метров. Вдруг он резко остановился. У входа в переулок, целясь в него из автоматов, стояли трое немцев. Марио круто повернулся и бросился в противоположную сторону. Но в этот момент автоматная очередь стегнула его по ногам, и он упал.

— Конец, — пробормотал он и закрыл глаза. Шум и голоса, раздававшиеся вокруг него, словно вдруг отодвинулись, перестали его касаться, стали какими-то мягкими, как вата, и вместе с тем тяжелыми, словно удары, которые сыпались на него градом, причиняя боль. Он не мог двинуться, не мог защититься.

Он вспомнил о Перчинке, и ему захотелось еще раз увидеть его, рассказать мальчику о том, чего тот не знал. Ему захотелось объяснить Перчинке, почему он выбрал этот путь и за что сейчас умирает. Хотелось сказать, как это важно для него, родившегося на другом конце страны, умереть в этом городе, в это дождливое утро.

Его пальцы, которые конвульсивно шарили по земле, пытаясь найти что-нибудь холодное, покрыла липкая грязь. Он словно плыл куда-то, как бывает во сне, а вслед ему, удаляясь, затихая, летели чьи-то крики. Потом он открыл глаза и увидел перед собой обвалившуюся стену дома, возле которого упал. Вокруг стоял топот солдатских сапог. На одну минуту ему даже показалось, что он различил над собой лицо немецкого офицера но не почувствовал ни ненависти, ни гнева. Сейчас все уже было не так, как несколько минут назад. Он сделал то что должен был сделать, он с лихвой уплатил по всем счетам, предъявленным ему жизнью.

Марио закрыл глаза и не услышал выстрела офицерского пистолета.

Своих убитых немцы унесли с собой. В скверике остались только тела дона Доменико, старухи и патриотов. С неба продолжал сыпаться мелкий дождик, заботливо смывая пятна крови. Старуха словно прикорнула на каменных плитах тротуара, как в те времена, когда она проводила целые ночи на церковной паперти.

Сальваторе и солдат-калабриец лежали, обнявшись, на дне изуродованного миной бассейна. Комиссар блестящими глазами уставился в небо, а Марио, казалось, спокойно заснул у стены старого дома. Дождь все не унимался и под конец разошелся вовсю. Даже запах порохового дыма, окутывавшего место перестрелки, рассеялся, заглушённый теплым и нежным ароматом мокрой травы.

Из переулка вышел Перчинка и присел рядом с Марио. Он нежно погладил друга по щеке и стиснул зубы, чтобы не заплакать. Незачем было проливать слезы. Да Перчинка и не умел этого. Нет, он не должен сейчас плакать. Если бы Марио узнал об этом, он бы, наверное, здорово разозлился. Мальчик снова ласково погладил колючую щеку друга. Тот лежал спокойно, будто ему очень нравился и этот дождик, и теплая неаполитанская осень.

Двадцать восьмого сентября полковник Шолл, заложив руки за спину, расхаживал по своему кабинету. Итак, американцы вплотную подошли к Неаполю. Ну что ж, прекрасно! Все равно они не осмелятся войти в укрепленный город. Они прекрасно знают, что он может стать для них мышеловкой. Да, любой другой укрепленный город, но только не этот! Полковник в сердцах швырнул недокуренную сигарету прямо на ковер и разразился отборными немецкими проклятиями в адрес этих черномазых неаполитанцев, которые осмелились без всякого приказа объявить войну немцам. Доннер веттер! Какой-то сброд смеет объявлять войну великой немецкой армии! Какая неслыханная наглость!

А в это время на площади Маццини огромным костром полыхала казарма. Тот самый «сброд», который так возмутил полковника Шолла, на глазах у немцев, несмотря на бешеную стрельбу, почти голыми руками захватил их собственную казарму и поджег ее.

В Вомеро шло настоящее сражение. Однако и тут кадровые немецкие части ничего не могли поделать с маленькими, кое-как вооруженными отрядами патриотов. «Черномазые неаполитанцы» оказались чертовски хитрым и коварным противником! Они умели в два счета вывести из строя любой танк и знали, что нужно сделать, чтобы обезвредить целую батарею орудий.

Полковник Шолл вызвал командира батареи, занимавшей позиции на Каподимонте.

— Черт с ними, с американцами, — стараясь говорить спокойно, произнес полковник, — они нам не страшны. Приказываю сейчас же повернуть орудия на город. Снарядов не жалеть!

И на Неаполь обрушился шквал огня. Война продолжалась.

«Да, но как же тут воевать, без оружия?» — со злостью думал Перчинка.

В самом деле, даже Винченцо и тот где-то раздобыл себе пистолет. В немецкой стальной каске он преспокойно сидел сейчас вместе со всеми на баррикаде. Только Перчинка и его верный друг Чиро остались без оружия. И, что самое печальное, совершенно не представляли себе, где его можно раздобыть. Еще совсем недавно достать оружие было пустяковым делом. Нужно было только узнать, где оно находится. А там иди и бери, что хочешь, никому до этого и дела не было. Теперь же все было совсем не так. Теперь тот, у кого имелась винтовка или пистолет, не согласился бы отдать его вам ни за какие сокровища.

На одной из улиц Перчинка столкнулся нос к носу с доном Микеле, вооруженным тяжелым немецким карабином. Недолго думая мальчик попросил своего старого приятеля уступить ему оружие.

— Ишь ты, какой прыткий! — насмешливо проговорил дон Микеле. — А я как же? Что же мне, по- твоему, с деревянной сабелькой, что ли, на войну-то идти?

— Да зачем же вам воевать? Вы уже старый! — в сердцах воскликнул мальчик.

В ответ дон Микеле влепил ему здоровенный подзатыльник. С некоторых пор престарелый ополченец ПВО чувствовал, что становится иногда храбрым, как лев. Правда, это случилось с ним поздновато, но… Словом, Перчинке и на этот раз дали поворот от ворот. Но тут нежданно-негаданно он получил самый что ни на есть дельный совет. И подал этот совет не кто иной, как Чиро!

— Ой, знаешь что! — воскликнул он, останавливаясь посреди дороги. — А что, если нам сходить к тому профессору, которому ты масло продавал? Ты ведь сам говорил, что у него есть ружья. А если он не хотел их тебе продать, так это же ничего не значит. Ты их у него не насовсем попроси, а в долг. Может быть, и даст, а? Скажи, что, когда все кончится, мы ему сразу принесем и отдадим.

— Ни шиша этот скряга не даст, вот увидишь, — возразил Перчинка.

— А все-таки давай попробуем, — не унимался Чиро, которому, кроме всего прочего, ужасно хотелось посмотреть, как живут настоящие синьоры.

В конце концов, они вместе отправились на улицу Трибуналов. Неаполь совершенно преобразился. На