Дальнейшие размышления над его судьбой были приостановлены появлением в конторе человека, словно вышедшего из фильмов об Аль Капоне:[18] двубортный костюм в тонкую темно-синюю полоску, свободные брюки с параллельными стрелками, шелковый галстук, мягкая «Федора» – это был Тутти-Фрутти, старший из сыновей Бронзини. За ним вошли два мускулистых прихвостня.

– Босс хочет поговорить с тобой, – без затей сообщил Тутти-Фрутти.

– Он желает записаться на прием?

Два прихвостня обошли стол, схватили меня за руки и приплюснули к спинке стула.

– Просто сиди и помалкивай.

Папа Бронзини вошел, тяжело опираясь на трость. Тутти-Фрутти принял с его плеч пальто и проводил к клиентскому стулу. Старик не спеша устроился, казалось, вовсе не обращая внимания, что его ждет полная комната народа. Ему такое давалось естественно. Расположившись поудобнее, он медленно поднял на меня глаза:

– Бон джорно.

– Боре да. Примите соболезнования по поводу вашего сына.

Он поднял руку, как бы показывая, что мои соболезнования подразумеваются.

– Это было большим ударом для всей семьи.

– Не сомневаюсь.

– Естественно, мы хотели бы знать, кто это совершил.

– Естественно.

Некоторое время никто не произносил ни слова. Папа Бронзини, казалось, обдумывал, как бы ему приступить к теме разговора.

– Вы извините мою дерзость – я слышал, вы недавно были гостем полицейского участка?

– Да, это верно.

– Могу я спросить, почему?

Настал мой через поразмыслить. Что мне следует ему сказать? Защита конфиденциальности клиента – основополагающее правило моей профессии. Конечно, в формальном смысле Мивануи не была моим клиентом, поскольку не платила мне, но это всего лишь формальность. В моральном смысле я обязан защищать ее интересы. Я также знал, что папа Бронзини – не дурак. У него имеются связи; возможно, он уже знает, за что меня забрал Ллинос.

– Вам трудно припомнить? – Вопрос был задан вежливо, но нетерпение прозвучало явственно.

– Я не могу вам сказать, – ответил я.

Громила слева от меня вытащил маленькую резиновую дубинку и ненавязчиво побаюкал ее на руках.

Папа Бронзини печально взглянул на меня:

– Я есть растерян слышать такое.

– Мне очень жаль, – сказал я. – Особенно мне жаль вашего мальчика; но Ллинос хотел меня видеть по другому делу.

– Так ли это? – спросил он просто. Снова повисло молчание. На этот раз с оттенком напряженности. – Вам следует понимать, мистер Найт, что никто никого ни в чем не обвиняет. Речь идет просто о сборе фактов. Вы сами отец – вы должны понять…

– Нет-нет.

Папа Бронзини, казалось, растерялся.

– Я не отец.

Он взял в руки фотографию Марти.

– Это не мой сын. Он был моим школьным приятелем; он погиб, когда мне было четырнадцать.

Бронзини поставил фотографию опять на стол с преувеличенным уважением.

– Должно быть, вы с ним были очень близки, если спустя столько лет вы храните его снимок.

– Полагаю, можно сказать и так. Хотя все гораздо сложнее. – Я не стал говорить ему, что Марти погиб, подняв мятеж на уроке физкультуры.

Бронзини воздел руку:

– Пускай так. Человек столь чувствительный, несомненно, поймет мои отцовские чувства. Мы говорим здесь о простой вежливости и порядочности…

– Я понимаю, мистер Бронзини, но я не могу открыть вам, почему меня хотел видеть Ллинос. Это вопрос чести. Как сицилиец вы, несомненно…

Папа Бронзини хрястнул кулаком по столу:

– Вы говорите со мной о чести и одновременно лжете мне!

Интересно, когда они пустят в ход дубинку. Я вдруг разозлился; кто они такие, эти дешевые гангстеры, чтобы вламываться ко мне в контору и учить меня манерам?

– Слушайте, мистер Бронзини! – рявкнул я. – Сочувствую вашей потере, но не стоит заноситься; мы оба знаем, чем вы и ваши парни промышляете в этом городе, так что не надо здесь мне читать нотации о вежливости и…

Дубинка врезалась мне в голову; в поле зрения влетел сноп искр, и комната опрокинулась набок. Я полежал боком на полу несколько секунд, а затем два громилы подняли меня и опять швырнули в кресло.

Тутти-Фрутти прыжком обогнул стол и заорал мне в лицо:

– Как ты смеешь не уважать сына нашей семьи? Он был хороший мальчик!

– Да ну? – заорал я, теряя от злости последние остатки здравомыслия. – Расскажи-ка об этом миссис Морган – ее перчатки тявкают каждый раз, когда она проходит мимо лавки мясника!

Дубинка опустилась снова.

Папа Бронзини вздохнул, затем медленно встал, легким мановением руки показывая, что собеседование окончено.

– Вы глупец, мистер Найт, – произнес он. – Вы еще пожалеете, что оскорбили нашу семью.