глубине себя существование тихой безответной любви. Страдая, он наблюдал ее возрастающий интерес к нему, как она старалась быть ближе к нему на вечеринках, как старалась затянуть разговор при встрече на улице, как теплели ее глаза, когда она смотрела на него.

Он пробовал убедить себя, что Мариса хотела только добавить его к списку неженатых мужчин, добивавшихся ее благоволения, но с неохотой должен был признать, что для такой игры она была слишком честной.

Все же он считал, что из увлечения ею ничего хорошего не выйдет. Он никогда не станет полностью здоровым, таким, какого заслуживала Мариса. Он думал, что не мог бы перенести вида ее лица, если заболеет, когда ей может потребоваться делать для него все, самые интимные вещи. При этих приступах у него часто бывали припадки бешенства, когда его охватывала черная ярость из прошлого. Однажды, когда Уиллоу за ним ухаживала, он, придя в сознание, заметил на ней синяки. Он так и не смог простить себе этого.

Но когда его и Марисы губы встретились, он не мог думать ни о чем, кроме сладости этого мгновения, кроме того, каким сильным, желанным и необходимым он себя чувствовал — не доктором, а мужчиной. Поцелуй стал крепче, и он познал грызущий голод, только отчасти утоляемый потоком тепла, распространявшимся от каждой точки контакта.

Она чуть приоткрыла рот, и его язык легонько стал играть с ее губами, потом продвинулся внутрь. Она прижалась ближе, и он почувствовал, как трепещет ее тело, тогда как его собственное в ответ напряглось и сжалось.

Его руки охватили ее, держа крепко, как будто боясь, что она исчезнет. Но потом годы самоконтроля взяли свое. Он замер, отпустил руки и отодвинулся, но одна ладонь поднялась и дотронулась до ее рта, сжавшегося от разочарования и неожиданности.

— Не уходите от меня, — сказала она.

— Я не хочу, — честно признался он. — Но иначе мы можем совершить такое, о чем потом оба будем жалеть.

— Вы меня любите, — обвинительным тоном произнесла она.

— Может, и люблю.

— Тогда почему…

— Милая Мариса, вам может казаться, что сейчас вы меня любите. Но что если вы должны будете заботиться обо мне, как мать о младенце?

— Я бы любила вас еще больше.

— Потому что вам было бы меня жаль. — До этого она никогда не слышала горечи в голосе Салливэна и вся сжалась.

— Нет, — возразила она, — никому бы в голову не пришло вас жалеть.

Ее ответ доставил бы ему удовольствие, если бы он мог ей поверить. Может быть, она сама в это верила, но он не мог.

— Милая Мариса, — повторил он. — Думаете, вы могли бы быть женой доктора?

— Я могу стать всем, чем захочу.

— Без большого ранчо? Без конюшни, полной лошадей? — Он немножко посмеивался над ней, и она почувствовала, что начинает злиться.

— Вы обо мне не слишком высокого мнения, да?

Насмешка мгновенно исчезла.

— Я о вас очень высокого мнения, Мариса. Если бы не это, я хоть сейчас женился бы на вас.

Она широко улыбнулась при этом признании.

— Правда?

Он кивнул.

— Отлично, значит, я должна сделать что-то, чтобы изменить это ваше хорошее мнение обо мне.

Она озорно улыбнулась и повернулась на каблуках.

— Мариса!

— До свиданья, Салливэн.

Салливэн смотрел на закрывшуюся дверь, раздумывая, что же, черт побери, она собиралась устроить на этот раз. Он готов был избить себя за некоторые вещи, которые он говорил, за признание в глупых чувствах. Но они слишком долго были заперты в нем и теперь попросту взорвались.

Он подошел к окну и смотрел, как она уезжает, увозя с собой частицу его сердца.

Домой Мариса ехала медленно. Она знала, что когда приедет, то разразится буря, и не слишком стремилась ее встретить, особенно в нынешнем ее настроении.

Больше всего ей требовалось с кем-то поговорить. О ее отце. О Салливэне. Она несколько лет пыталась привлечь внимание Салливэна. Еще девочкой она была зачарована высоким, спокойным, красивым доктором, который, казалось, был всегда так собран, но всегда одинок. У нее замирало сердце при виде его серых глаз, спокойных, но таких заботливых, когда их взгляд останавливался на детях или на ком-то, нуждавшемся в помощи. А потом, когда она подросла, зачарованность перешла во что-то большее, во что- то, вызывавшее томление внутри.

Дорога шла мимо ранчо Уиллоу, и она решила заглянуть туда. Ее не заботило, что об этом мог узнать ее отец. Она любила отца независимо оттого, что он делал, и знала, что нужна ему. Но она не могла соглашаться с ним в его одержимости мщением.

Уже стемнело, и окна в доме Уиллоу сияли, как огни маяка. Мариса только успела доехать до коновязи, как дверь быстро распахнулась и появилась Уиллоу. На ее лице было написано нетерпение. Мариса заметила, как часть предвкушения пропала, но улыбка осталась.

— Мариса, как я рада вас видеть.

Мариса спешилась и подошла к Уиллоу.

— Может, пройдемся и поговорим? — спросила она.

Уиллоу нуждалась, в этом не менее, чем ее гостья.

— Конечно, — сказала она, закрывая дверь

Они молча дошли до сарая, и Мариса с изумлением уставилась на него. Так много было сделано с начала стройки несколькими днями раньше.

— Лобо, — объяснила Уиллоу. — Лобо вместе с Брэди.

Этим вечером после ухода Лобо она решила, что вернуть его можно было, только дав понять, что она принимает его таким, каков он есть.

Она все думала и думала о нем, пытаясь понять, действительно ли она любит все в нем? Или она любила только Джесса, который появился в ее жизни силуэтом на фоне неба и сияющего солнца, подобно золотому рыцарю?

Могла она любить запятнанного рыцаря? Человека, представлявшего то, с чем ее учили бороться? Насилие. Смерть.

Тогда она чувствовала драгоценность вызванного им в ней тепла, общения взаимности, нежности. Но могла ли она примириться с другой частью?

Может, ее завороженность была поверхностной, скрывающей потребность залечивать раны, чем она всегда занималась? Было ли это просто женской потребностью спасти заблудшую душу?

Но она полюбила его раньше, чем узнала темную сторону. И когда она узнала об этой другой его части, она продолжала любить его.

Но это было до того, как она увидела его с Кантоном, увидела смертоносность, какой не встречала до этого.

Так много «но». Разговор с самой собой продолжался до вечера. Она видела, как он вернулся за Брэди и опять уехал. И она не могла ничего поделать, только смотреть, потому что не решила, что она чувствует.

В конце концов она сторговалась с собой. Она должна принять его как Лобо. Она попытается. Все остальное было бы вопиющей несправедливостью по отношению к нему.

— Каков Лобо на самом деле? — с любопытством спросила Мариса, временно отбросив собственные заботы. Уиллоу мечтательно улыбнулась.

— Он похож на ветер, такой же изменчивый. Сейчас нежный, через мгновение бурный и