жизнь, и никогда его не бросит.
Иногда ее звали Марта, изредка — Эбигейл (в воображаемой жизни легко изменить личность), но, как правило, она обходилась без имени. Дать ей имя означало сделать ее реальной. И одновременно признать, что ее существование невозможно.
Женщин лучше не выпускать из собственного воображения. Когда они вырываются оттуда в хаос реального мира, они становятся вспыльчивыми, враждебными и донельзя пугающими. Из-за них случаются
10
Джексон сел в 41-й автобус на Маунд-плейс и подумал: ладно, если она хочет, чтобы он катался на автобусе, пусть так и будет. Длинный маршрут 41-го заканчивался в Крэмонде. Он знал только гимн «Крэмонд». Или то был «Краймонд»? В мире столько всего, чего он не знает. «Господь — пастырь мой». Неужели? Что-то не похоже.
На автобусной остановке с ним заговорила пожилая женщина:
— В Крэмонде очень красиво, можно сходить на остров. Вам наверняка понравится.
Он ей поверил. Многолетний опыт приучил Джексона к тому, что пожилые женщины обычно говорят правду.
Он сел на втором этаже, спереди, и на мгновение снова почувствовал себя ребенком — вспомнил, как любил сидеть наверху вместе со старшей сестрой. В те времена верхний этаж отводился курильщикам. И жизнь была до боли проста. Он часто думал о покойной сестре, но обычно это был отдельный образ (фантазия о сестре). Ему редко являлись четкие картины прошедших событий, и от этого нежданного воспоминания о том, как он сидел рядом с Нив в автобусе — запах ее фиалковой туалетной воды, шуршание ее нижней юбки, ее рука рядом с его рукой, — сердце сжалось в комок.
Старушка оказалась права, в Крэмонде действительно было очень красиво. Этот пригород Эдинбурга больше напоминал деревеньку. Джексон прошелся мимо дорогих домов, красивой старой церкви, спустился к гавани, где лениво плавали лебеди. Дух кофе и жареного, доносившийся из кухни «Крэмондской таверны», смешивался с соленым запахом дельты. Он думал, до острова придется добираться на пароме, но оказалось, что туда легко можно дойти пешком по короткой каменистой дороге. Не нужно было сверяться с таблицей приливов, чтобы понять, что море отступает, обнажая каменный хребет. В воздухе еще висела сырость после утреннего дождя, но неожиданно и очень кстати выглянуло солнце, заиграв на свежевымытом песке и гальке. В камнях деловито копались чайки и цапли всех видов и расцветок. Как сказала бы Джулия, для него прогулка на свежем воздухе — то, что доктор прописал. Нужно проветрить голову, избавиться от лежалых мыслей, найти прежнего Джексона, который куда-то запропастился. И он зашагал к острову.
Навстречу ему бодро шла пара опрятных пенсионеров в ветровках «Питер Сторм», с биноклями на шеях. Их веселое «Добрый день!» звоном отдалось у него в ушах. «Скоро прилив!» — энергично добавила женщина. Джексон согласно кивнул.
Наблюдатели за птицами. Как же их называют? Дергуны. Бог знает почему. Что за развлечение — наблюдать за птицами? Нет, милые создания, конечно, но
Едва он добрался до острова, солнце скрылось, отчего окружающая атмосфера сделалась странно гнетущей. Изредка ему попадались остатки военных укреплений — уродливые куски бетона, придававшие пейзажу унылую безысходность. Над головой, угрожающе крича, носились чайки, защищая свою территорию. Остров оказался намного меньше, чем он ожидал. Джексон обошел его минут за десять. На пути ему никто не встретился, чему он был даже рад. Только чудики могли бы слоняться по такому месту. Себя он чудиком, понятно, не считал. Хотя вокруг не было ни души, у него было странное чувство — которому совсем не хотелось доверять, особенно при дневном свете, — что за ним наблюдают. Легкий приступ паранойи, ничего больше. Джексон не собирался ей потакать, но, когда над морем появилось распухшее багровое облако, неумолимо приближающееся к заливу Ферт-оф-Форт, он с облегчением воспринял это как знак, что пора возвращаться.
Он посмотрел на часы. Четыре. На планете Джулия время пить чай. Ему вспомнился теплый, ленивый вечер прошлого лета, проведенный в грантчестерском «Фруктовом саду», когда, напившись чаю, они с Джулией растянулись в шезлонгах под деревьями. Они навещали сестру Джулии, по-прежнему жившую в Кембридже; встреча вышла короткой и неловкой, и Амелия отказалась с ними «чаёвничать». Словечко Джулии. В ее лексиконе была «тьма-тьмущая» старомодных выражений — «мировой», «опаньки», «божечки», — явившихся как будто из довоенного девичьего ежегодника, а не из собственного прошлого Джулии. Для Джексона слова имели строго утилитарную функцию, они помогали добраться в нужное место и объяснить что и как. Для Джулии каждое слово обладало непостижимой эмоциональной нагрузкой.
Естественно, «послеполуденный чай» было одним из любимейших выражений Джулии. («Эти слова хороши и по отдельности, но вместе им просто цены нет».) Обычно оно сопровождалось шлейфом из цветистых определений вроде «восхитительный», «вкуснейший» и «божественный».
Также она была неравнодушна к «выпечке с пылу с жару», «осеннему равноденствию» и «угольно- черному» (загадка). Она говорила, что есть слова, заставляющие ее «мурлыкать от удовольствия»: «ром», «вульгарный», «blanchisserie»[37] «фортель», «коварный», «сокровище», «дивертисмент». Отдельные поэтические строки: «Кораллом стали кости в нем»[38] и «Они утекли — те, кто раньше искал моей дружбы» [39] — приводили ее в сентиментальный экстаз. Заслышав «Аллилуйя» из «Мессии» Генделя, она принималась всхлипывать; «Лесси, вернись» (весь фильм, от первой минуты до финальных титров) вызывал такую же реакцию. Джексон вздохнул. Джексон Броуди — вечный победитель шоу «Мистер и миссис».
В кармане пчелой зажужжал телефон. Джексон всмотрелся в экран — все равно нечего делать, надо бы сходить проверить зрение. Сообщение от Джулии: «Как ты там? приглос на р моута вечером в нашей кассе! Чмоки Джулия хххххххххххх». Джексон понятия не имел, что она имела в виду, но при мысли о том, как она набирала все эти x-поцелуи, почувствовал прилив нежности.
Он уже собирался возвращаться, но тут взгляд зацепился за что-то лежащее на камнях, у бетонных развалин поста наблюдения. На секунду ему показалось, что это просто куча тряпья, он надеялся, что это куча тряпья, но всего через один пропущенный удар сердца Джексон понял, что это вынесенное на берег приливом тело. Останки или остатки?
Молодая женщина, джинсы и спортивная майка, босая, длинные волосы. В нем автоматически заговорил полицейский: «Вес — сто двадцать фунтов, рост — пять футов шесть дюймов», хотя насчет роста это была догадка: женщина лежала в позе зародыша, подтянув колени к животу, словно уснула на каменном ложе. Если бы она была жива, он бы тут же подумал: «Какое потрясающее тело», но на языке смерти это звучало как «хорошая фигура» — точеная и асексуальная, будто холодная мраморная статуя в Лувре.
Утопленница? Свежак, а не «поплавок», что успел опуститься на дно, а потом всплыл кошмаром склизкой, вздувшейся плоти. Хорошо, что одета. Нагота однозначно указывала бы на другой сценарий. Джексон сполз с травы на камни, скользкие от водорослей и облепленные ракушками. На теле не было никаких видимых повреждений: ни следов удушения, ни ран на голове, ни дорожек от уколов, ни татуировок, ни родимых пятен, ни шрамов — она была как чистый холст, если не считать маленьких золотых крестиков в ушах. Ее приоткрытые зеленые глаза были подернуты смертной пеленой и пусты, что у той статуи.
Из чашечки бюстгальтера выглядывала карточка, похоже визитка. Бледно-розовая, точно лоскут сморщенной мокрой кожи. Джексон аккуратно вытащил ее двумя пальцами. Черная надпись «Услуги — Сделаем Все, Что Пожелаете!» и телефонный номер, мобильный. Проститутка? Стриптизерша? Хотя, может, «Услуги» — благотворительная организация, которая помогает старушкам закупать продукты. Уж наверняка, цинично подумал Джексон.
Он дотронулся до ее щеки, сам не зная почему, ведь она была безнадежно мертва. Может, ему
