кухне. Табачный дым, жидкий чай, сводящая челюсти приторность глазированных пирожных. В видеомагнитофоне — кассета с «Чисто английскими убийствами».
Мать уже превратилась в трясущуюся старуху, но умирать пока не собиралась. Кристофер, едва сводивший концы с концами, жаловался, что таким манером она вполне может его пережить и, мол, не унаследовать ему половину истборнского дома, по которой плачет его банковский счет.
Мартин навестил мать вскоре после того, как впервые попал в списки бестселлеров, и показал ей «Пятьдесят лучших книг недели» в «Букселлере»: «Алекс Блейк — это я, литературный псевдоним». Он засмеялся, а она вздохнула: «Ох, Мартин», — мол, надо ж быть таким невероятным занудой. Покупая дом в Мёрчистоне, он, возможно, и не был уверен, как сделать так, чтобы просто дом превратился в «домашний очаг», но он точно знал, как делать не нужно.
Кристофер заезжал к Мартину всего один раз, сразу после покупки дома. Встреча вышла неприятная, в основном из-за Шины, настоящей змеи подколодной.
— На хрена тебе такой огромный дом, Мартин? — спросил Кристофер. — Ты ведь живешь один.
— Может, женюсь, заведу детей, — защищаясь, ответил тот, на что Шина тут же гоготнула:
— Это ты-то?
Наверху была маленькая комната с окнами в сад, Мартин наметил ее под кабинет. Ему казалось, что в такой комнате он мог бы написать что-нибудь сильное, с характером, не избитые банальности о Нине Райли, а роман, каждая страница которого была бы пронизана творческой полемикой страсти и разума, — произведение, способное изменить жизнь. Увы, ничего подобного не произошло, более того, стоило ему купить этот дом, как вся жизнь, которую Мартин в нем ощущал, испарилась. Теперь, когда он переступал порог, у него появлялось чувство, что здесь вообще никто никогда не жил, даже он сам. Никаких веселых шалостей. «Веселый» — Мартину всегда нравилось это слово. Если бы у него были дети, он обязательно назвал бы их именами, излучающими веселье, — Санни и Мерри, например. Имя создает человека. Есть что-то особенное в именах, вдохновленных религией: Пейшенс, Грейс, Честити, Фейт.[25] Лучше пусть тебя зовут в честь добродетели, нежели довольствоваться безликим «Мартин». Джексон Броуди — вот хорошее имя. Случившееся не выбило его из колеи («Когда-то я был полицейским»), тогда как сам Мартин переволновался до тошноты. То было не приятное волнение, не участие в веселых шалостях, но участие в «происшествии».
В университете он одно время встречался с девушкой по имени Шторм (что бы про него ни думали, у него были подружки). Этот опыт — именно опыт, а не отношения — и привел его к убеждению, что люди соответствуют своим именам. Если сравнивать, то «Мартин» звучало довольно вяло, а вот «Алекс Блейк» — определенно источало энергию. Издатели сочли настоящие имя и фамилию Мартина недостаточно «пробивными». Псевдоним Алекс Блейк выбрали после долгих дискуссий, к которым Мартина особенно не допускали. «Твердое, серьезное имя, — заявила редактор, — для баланса». Для баланса чего с чем, она не уточнила.
Он случайно пнул портплед Пола Брэдли и вместо ожидаемой мягкости одежды почувствовал внутри что-то твердое и неподатливое. Интересно, что носит с собой человек, сохраняющий завидную выдержку даже после удара по голове? Откуда он взялся? Куда ехал? Пол Брэдли не производил впечатления фестивального туриста, у него в городе явно были дела поважнее.
Мартин посмотрел на запястье и вспомнил, что утром так и не нашел свои часы. Он подозревал, что их «одолжил» Ричард Моут. Он все время что-нибудь одалживал, явно считая, что если гостишь в доме, значит, можешь смело распоряжаться всеми вещами хозяина. Гость то и дело прибирал к рукам Мартиновы книги, рубашки, айпод («Ну и дерьмо ты слушаешь, Мартин»). Он даже нашел запасные ключи от машины и, похоже, решил, что может пользоваться ею когда вздумается.
Часы были «Ролекс», модель «Яхт-мастер», — Мартин купил их, чтобы отметить издание своей первой книги. От такого мотовства у него разыгрались угрызения совести, и он счел своим долгом пожертвовать аналогичную сумму на благотворительность, дабы усмирить совесть. Фонд помощи нуждающимся в протезах поставлял искусственные конечности жертвам противопехотных мин. Где-то на невообразимо далеких задворках цивилизации за эти деньги можно было купить сотню рук и ног. Конечно, если бы он не купил «Ролекс», то смог бы купить две сотни рук и ног, поэтому, вместо того чтобы рассосаться, его вина удвоилась. По сравнению с домом в Мёрчистоне часы — просто дешевка. На стоимость дома он, пожалуй, мог бы снабдить искусственными конечностями всех инвалидов в мире. Часы он продолжал носить, несмотря на то что они ежедневно напоминали ему о том
Скорее всего, Ричард Моут уже отыграл свое шоу и засел в каком-нибудь баре, чтобы пить и общаться с народом — налаживать связи. В этот вечер Би-би-си записывало специальный выпуск — выступления сразу нескольких комиков. Собственное шоу Ричарда начиналось в десять. «Комедия всегда происходит ночью», — объяснил он Мартину, и тому это утверждение показалось довольно забавным, о чем он Ричарду и сказал. «Ага», — лаконично и очень по-лондонски отозвался Ричард. Он был эстрадным юмористом, но отнюдь не весельчаком и за две недели знакомства ни разу не рассмешил Мартина, во всяком случае умышленно. Возможно, он берег себя для десятичасового шоу. Дни его славы пришлись на восьмидесятые, благодарное время для политических острот. После того как Тэтчер попросили вон, звезда Ричарда Моута покатилась к закату, хотя так и не закатилась достаточно далеко, чтобы он мог устроить себе торжественное возвращение. Моут держался на плаву за счет «альтернативных» викторин, ток-шоу и даже кое-каких (плохо сыгранных) ролей в театре.
В общем, Мартин решил, что уж лучше читать старые, засиженные микробами журналы в больнице и ждать новостей о незнакомце, чем социализироваться в каком-нибудь баре на пару с Ричардом Моутом.
Ричард был другом друга одного знакомого. Он возник пару месяцев назад, сообщил, что «дает шоу на „Фриндже“», и спросил, не сдаст ли Мартин ему комнату. Мартин молча проклял всю цепочку друзей за то, что раздают его номер телефона кому попало. Ему всегда было трудно сказать «нет». Несколько лет назад Мартин отчаянно пытался закончить книгу, но его постоянно отвлекали посетители — вереница туристов из Порлока (так он о них думал),[26] и он завел привычку держать в прихожей плащ и пустой дипломат, чтобы, как только прозвенит звонок, набросить плащ, подхватить дипломат и сказать: «Простите, как раз собирался выходить».
Он тогда только переехал в Эдинбург из Озерного края и пытался завести новые знакомства, начать с чистого листа насыщенную общением жизнь, мечтая, что сказанное за глаза: «Это старый пердун Кэннинг» — превратится в: «Мартин Кэннинг, приятно познакомиться. Я? О, я писатель. Детективы пишу. Последний называется „Горский танец“. Стал бестселлером, да. Где черпаю идеи? Ах, даже не знаю, у меня всегда было живое воображение, желание творить. Знаете, как это бывает». Но в действительности вместо общения его жизнь насытилась всевозможными типами, с которыми он не желал иметь ничего общего, и ему потребовалось несколько месяцев (в особо трудных случаях — лет), чтобы от них отвязаться. Похоже, ни у одного из этих нежеланных знакомцев не было занятия лучше, чем навещать Мартина в любое время дня и ночи. Один из них — по имени Брайан Лигат — отличался особенным постоянством.
Брайан был неудачником лет сорока, в анамнезе — неопубликованная рукопись и горькая обида на всех литературных агентов Британии, ни один из которых так и не разглядел в нем гения. Мартин видел несколько писем, сочиненных Брайаном в ответ на многочисленные отказы. Они содержали фразы типа «Тупая, тупая, тупая, заносчивая английская стерва» и «Я знаю, где ты живешь, жопа безграмотная» и пугали Мартина своим безумием. Брайан показывал ему свою рукопись, «величайший шедевр» под названием «Водитель последнего автобуса». «Гм, — вежливо буркнул Мартин, возвращая текст Брайану, — весьма необычно. Писать ты умеешь, вне всяких сомнений». И это была правда, писать Брайан действительно умел — мог взять ручку с бирюзовыми чернилами и заполнить страницу крупным, петлявым почерком, хаотично разбросав глаголы по предложениям, в которых каждый знак препинания кричал о сумасшествии автора. Но Брайан знал, где живет Мартин, так что лучше было поостеречься.
В тот день, услышав звонок, Мартин накинул плащ, подхватил дипломат и рывком открыл дверь. На пороге стоял Брайан, с надеждой во взоре переминаясь с ноги на ногу.
— Брайан! — приветствовал он гостя с деланной веселостью. — Какой сюрприз. Извини, но я как раз собрался выходить.
— Куда идешь?
— Опаздываю на поезд.
