впечатление. «Жизнь слишком коротка», — говорила она. Временами Джексону казалось, что жизнь слишком длинна. Он предлагал оплатить что-нибудь получше, подороже, пусть даже отель на весь срок, но Джулии идея не понравилась.
— Все остальные будут жить по-спартански, а я — купаться в роскоши? По-моему, это неправильно, милый, как считаешь? Актерская солидарность и все такое.
Проснувшись этим утром, он обнаружил, что ее сторона кровати холодна и гладка, словно Джулия не ворочалась рядом с ним всю ночь напролет. Он чувствовал, что марчмонтская квартира никак не отмечена ее присутствием: она не принимала ванну, не дышала, не читала — делать что-либо из этого тихо она не умела. Сердце у него чуть сжалось от грусти. Он попытался вспомнить, когда в последний раз Джулия просыпалась раньше его. Выходило, что ни разу. Джексон не любил перемены, ему нравилось думать, что все может оставаться по-прежнему. Перемены подкрадывались исподтишка, подползали к тебе, как ведущий в «Море волнуется раз». Изо дня в день они с Джулией будто бы и не менялись, но, если подумать, два года назад они были совсем другими людьми. Тогда они цеплялись друг за друга благодарно и жадно, как спасшиеся после кораблекрушения или цунами. Теперь же они просто останки, болтающиеся в океане последствий. Или остатки? Он всегда забывал, в чем разница.
— Погоди-ка, у меня для тебя кое-что есть. — Джулия покопалась в сумке и вытащила расписание «Лотианских автобусных линий».
— Расписание автобусов? — удивился он.
— Ну да, расписание автобусов. Чтобы ты мог ездить по городу. Вот, возьми мой проездной.
Джексон не привык ездить на автобусах. Он считал, что автобусы — для стариков, детей и неимущих.
— Я знаю, что такое расписание автобусов, — ответил он и тут же спохватился, что вышло довольно грубо. — Спасибо, но я, скорее всего, пойду посмотреть Замок.
— И одним могучим рывком он вырвался на свободу, — донеслось вслед.
Пробираясь по лабиринту коридоров, Джексон почти ожидал увидеть сталактиты и сталагмиты («Сталактиты с потолка, сталагмиты из земли», — неожиданно пробубнила у него в голове географичка). Подвал был высечен в скале: заплесневелые стены, тусклое освещение — от этого подземелья у Джексона по спине забегали мурашки. Он подумал об отце, как тот каждый вечер спускался в шахту.
Все здание казалось изъеденным какой-то болезнью. Джексон подозревал, что уже надышался чумными бациллами. А случись пожар, никто же не выберется отсюда живым. Пожалуй, хорошо, что пару лет назад неподалеку был большой пожар, — чуму всегда выжигали огнем. Он спросил сонную девушку в кассе, есть ли у них сертификат пожаробезопасности и нельзя ли на него взглянуть. Девица вылупила глаза, словно у Джексона только что отросла вторая голова.
Джексон во всем любил порядок. Дома, во Франции, он хранил папку с аккуратной надписью «КОГДА Я УМРУ» и всей информацией, какая только могла понадобиться, чтобы привести в порядок его дела: имя и адрес его бухгалтера и адвоката, доверенность на того же адвоката (на случай, если сам он впадет в маразм), завещание, страховой полис, данные о банковских счетах… Он надежно прикрыл все тылы, все разложил по полочкам, потому что в душе по-прежнему оставался солдатом. Джексону было сорок семь, и он не жаловался на здоровье, но знал многих, кто умер задолго до планируемого срока, и у него не было причин считать, что сам он избежит подобной участи. Что-то нам подвластно, а что-то — нет. Документы, по общему мнению, относились к первой категории.
Бывший солдат, бывший полицейский, а теперь и бывший частный детектив. Кругом бывший, если не считать Джулии. Он продал свое детективное агентство и стремительно, внезапно оставил трудовое поприще, унаследовав состояние от одной из своих клиенток, старухи по имени Бинки Рейн. Деньги были серьезные — два миллиона фунтов стерлингов, — более чем достаточно, чтобы открыть счет для дочери и купить дом во Франции, у подножия Пиренеев, с ручьем, в котором водится форель, с фруктовым садом и лугом, укомплектованным парой осликов. Его дочери Марли уже десять, в таком возрасте к осликам обычно проявляют больше интереса, чем к родителям. Французская жизнь всегда была его мечтой, а теперь стала реальностью. Удивительно, насколько вторая отличалась от первой.
Два миллиона — не так уж много, сказала Джулия. Едва хватит на квартиру в Лондоне или Нью- Йорке. «„Лирджет“ потянет миллионов на двадцать пять, — прощебетала она, — да и приличная яхта в наши дни стоит не меньше пяти». Джулия вечно была на мели, но вела себя как женщина при деньгах («В том-то и фокус, милый»). Насколько ему было известно, она не то что не бывала на этих пятимиллионных яхтах — она и близко-то их не видела. У Джексона, напротив, деньги имелись, но вел он себя как бедняк. Носил все ту же потрепанную кожаную куртку, все те же надежные ботинки «Магнум Стелз». По-прежнему был плохо подстрижен и пессимистичен. «Все остальные будут жить по-спартански, а я — купаться в роскоши? По-моему, это неправильно, милый, как считаешь?» Вполне согласен.
«Боже, если подойти с умом, можно спустить два миллиона за день», — сказала Джулия. Она, конечно же, была права. Эти два миллиона свалились на него как выигрыш в лотерею («бедняцкие деньги», как их называла Джулия). Настоящие деньги — это деньги старые, их нельзя истратить, как ни пытайся. Они передаются из поколения в поколение и
— И мы их ненавидим, — заявила Джулия. — Они — враги социалистического будущего. Которое вот-вот наступит, правда, милый? И останется с нами навсегда, аминь. Боже упаси нас от какой-нибудь адамитской утопии, ведь тогда придется жить настоящей жизнью, а не жаловаться на нее.
Джексон с сомнением посмотрел на нее. Он не был уверен, что знает, кто такие адамиты, но уточнять не собирался. Не так давно он научился читать Джулию как раскрытую книгу, теперь же порой совсем ее не понимал.
— Смирись, Джексон, — сказала она. — Рабы получили свободу и бродят по земле, скупая акции на высокорисковых азиатских рынках.
Забавно, иногда она говорила в точности как его жена. Та тоже любила поспорить. «Я спорю только с теми, кто мне нравится, — говорила Джулия. — Это значит, что я тебе доверяю». Джексон, если на то пошло, спорил только с теми, кто ему
А Джулия ошибалась. Рабы, все как один, подсели на реалити-шоу, новый опиум для народа. Он и сам их иногда смотрел — во Франции у него было широкополосное телевидение, — поражаясь людскому невежеству и безумию. Порой он включал телевизор и ему казалось, что он живет в ужасном будущем, согласия на которое не давал.
Джексон продирался сквозь длинную очередь, завязавшуюся узлом у выхода. Давали какую-то комедию. Он невольно взглянул на афишу с фотографией человека, строившего юродивую мину. «РИЧАРД МОУТ — КОМИЧЕСКАЯ ВИАГРА ДЛЯ МОЗГОВ». Джексон долго не мог понять, над чем тут смеяться. «В мое время, — подумал он, — комедии были смешными». «В мое время» — так говорят старики, чье время уже давно позади.
Вырвавшись на тусклый дневной свет, он оказался в ловушке между древними многоквартирными домами, которые таращились друг на друга с противоположных сторон улицы, делая ее похожей на туннель, где царила вечная ночь. Если бы не толпы народа, эту улицу легко можно было принять за съемочную площадку какой-нибудь экранизации Диккенса. Спутать с прошлым.
По словам Джулии, помещение было неплохое, хотя они и досадовали, что «не попали в „Траверс“». «Но и это очень неплохо, — уверяла она. — В центре, людей полно». Насчет людей Джулия была права, народ валом валил, прямо «полчища», как сказал бы его отец. Отец Джексона был шахтером, уроженцем Файфа, и он вряд ли стал бы тратить время на дорогую и процветающую столицу. Слишком пафосно. «Пафосно» — словечко Джулии. В лексиконе Джексона было полно чужих слов, в основном французских, потому что теперь там было его «постоянное местожительство», что вовсе не означало «дом».
Если не считать того, что его зачали в Эршире (если верить отцу), где родители проводили отпуск,
