на берег и сразу попала в крепкие дружеские объятия Серого.
– Стучаться надо, когда заходишь! – недовольно проворчала она, пытаясь высвободиться.
– А я разве не постучался?
– Стучаться надо в дверь номера, а не ванной.
– Так у вас дверь настежь открыта – бери какую хочешь, – засмеялся Серый.
– Хотеть – не значит мочь. – Ленка, чуть не уронив полотенце, оттолкнула его и спряталась за дверцу шкафа. – И вообще, отвернись, мне надо одеться.
– Одевайся, только побыстрей, – как ни в чем не бывало сказал Серый. – Через двадцать минут начало представления.
– А я что там забыла?
– Не знаю, что ты там забыла, только Игорь тебя повсюду ищет.
– Ну если только Игорь... – глухо проговорила Ленка, натягивая на себя свитер.
– А что с Курочкиной? – поинтересовался Серый.
– Спит смертью пьяных.
– Ей помощь не нужна?
– Думаю, нет.
– Тогда пошли?
– Как будто у меня есть выбор...
На открытой площадке зеленого театра уже было негде яблоку упасть.
Серый и Ленка с трудом нашли два места рядом, и то только после того, как одна влюбленная парочка легко вспорхнула со скамьи и унеслась в неизвестном направлении. Ленка огляделась и не увидела вокруг себя ни одного знакомого лица. Рядом зажигала местная продвинутая молодежь, бабульки, сбежавшиеся со всей округи, с аппетитом клевали семечки, а между всеми ними сновали громкие, не поддающиеся угомону дети. Атмосфера праздника и общей набирающей силу эйфории витала в воздухе и объединяла всех в одну большую, дружную семью.
Невольно общее настроение передалось и Ленке, и она уже с нескрываемым интересом стала следить за происходящим.
В первых рядах за длинным накрытым красной скатертью столом восседало жюри. Как в лучшие пионерские годы, подумала Ленка, только почетного караула не хватает. Она привстала и среди разнообразных женских и мужских шевелюр безошибочно угадала розовую блестящую лысину Игоря. Тот, словно почувствовав ее взгляд, тут же обернулся, поискал глазами кого-то в толпе, но Ленку в наступающей темноте так и не увидел. Как неудобно, устыдилась она, Игорь меня сюда вез, беспокоился обо мне, а я его даже ни разу за это не поблагодарила.
В зале стали раздаваться редкие одиночные хлопки, вскоре их сменили жидкие аплодисменты, потом где-то затопали ногами, где-то засмеялись, и все снова стихло.
Почти в полной тишине на сцену вышел большой сводный хор текстильщиков, текстильщиц, а также их общих детей и внуков. Его появление вызвало некоторое оживление в зале, с галерки пару раз свистнули, в партере дружно зааплодировали, и концерт наконец начался.
Сначала текстильщики пели про незамужних ткачих, потом про подмосковные вечера, про вечера упоительные и закончили все «Вечерним звоном».
«Вечерний звон» поднимался вверх и, никуда не пропадая, качался в воздухе невидимым прозрачным парашютом. Под ним шевелились и подрагивали багровые верхушки кленов. Мужские басы старательно и зловеще «бомкали», тетки со слезой в голосе дружно им вторили, детские хрустальные голоса летели высоко и свободно, и все это было настолько просто и по-настоящему хорошо, что у Ленки в носу что-то защипало, а потом и захлюпало.
Серый удивленно на нее покосился и, порывшись в кармане, протянул Ленке носовой платок. Она отстранила его руку и стала неуклюже пробираться к выходу.
Знакомая дорога вела через весь парк к реке. Нетушки, решила Ленка, хватит мне приключений на всю голову и не только, и повернула в другую сторону.
– Куда это ты намылилась? – услышала она за спиной голос Серого.
– На кудыкину гору, – буркнула Ленка и ускорила шаг.
– Какая ты грубая стала, Бубенцова, неженственная. – Серый нагнал ее и схватил за руку. – Что с тобой вообще происходит?
Ленка дернулась и остановилась.
– Грубая, говоришь? А что тогда ты ко мне привязался? – заорала она. – Чего тебе от меня такой неженственной надо?
– Да мне-то ничего, – ответил Серый и отпустил ее руку, – просто не хотел оставлять тебя одну.
– Неужели? Внимательный мой! – всплеснула руками Ленка. – Раньше надо было думать! «Не оставлять тебя одну», – передразнила она его, – да я сама кого хочешь оставлю! И уже оставила! И нисколько об этом не жалею!
– А я жалею, – тихо сказал Серый.
– А я – нет!
– Значит, потом пожалеешь.
– Когда потом?
– Когда придет время.
– Какое время? Какое время, я тебя спрашиваю?
Серый, в поисках сигарет, привычно похлопал себя по карманам и, не найдя их, смущенно проговорил:
– Представляешь, час назад снова решил бросить курить...
– А я уже жалею... – неожиданно призналась Ленка, – с того же дня, с той же минуты, с той секунды... – Она опустилась на лавку и растерянно посмотрела на Серого. – Понимаешь?
– Понимаю. – Серый сел рядом.
– Уходила, отворачивалась, плакала, билась головой о стену и уже жалела, понимаешь?
– Понимаю.
– И на другой день жалела. Жалела и ждала, ждала и жалела.
– А позвонить ты не могла? Возможно, тогда все сложилось бы иначе.
– А зачем?
– Тебе же самой стало бы легче.
– Что могут изменить слова? – усмехнулась Ленка. – Ты же сам пропал без объяснений, вот и я решила так же, по-мужски...
– По-мужски трудно.
– Лучше по-женски, что ли? Медленно, печально и по частям?
– Лучше по-человечески. Выдохнуть все, в себе не держать. Пожалеть себя...
– Как ты меня сейчас?
– Как я тебя тогда.
– В метро.
– Тебе стало легче?
– Стало.
– И я так хочу... – заплакала Ленка. – Нет больше сил, понимаешь?
Серый обнял ее и прижал к себе:
– Понимаю.
Подул ветер, и из глубины парка неясно донеслось: «На тот большак, на перекресток не надо больше мне уже спешить...»
Они сидели рядом, но думал каждый о своем. Ленка – о Малыше, Серый – о Ленке.
– Жить без любви, конечно, просто... – проговорил Серый и улыбнулся, – но как на свете без нее прожить?
– У тебя есть диктофон? – неожиданно встрепенулась Ленка.
