уволочь к себе на крышу для дальнейшего интимного времяпровождения.
– Пойдем сейчас книги воровать, – спокойно сказал Малыш и стал дожидаться Ленкиной реакции.
Она поняла его игру с полпинка. Не может же нормальный человек предложить такое всерьез.
– Книги – это тебе не плюшки, – сурово произнесла она, – это надо как следует обмозговать.
– Чего тут мозговать? Тут ума большого не надо.
Малыш оглянулся по сторонам и, не обнаружив за собой «хвоста», наклонился к Ленке и стал посвящать ее в подробности своего плана:
– В конце дня народу еще много, а продавцы, консультанты и прочие книжные менеджеры уже валятся с копыт. Бдительность у них и без того слабая, а к вечеру окончательно сникает. Я подхожу к книжному прилавку, беру в руки первую понравившуюся мне книгу, открываю ее на любой странице и благопристойно углубляюсь в чтение. В это время ты подходишь сзади и оттесняешь меня от прилавка, закрывая тем самым от обзора. Я оказываюсь на удивление не обидчивым и, не в силах оторвать глаза от текста, легкой джазовой походкой перехожу к другому, еще более заманчивому стенду. Там я закрываю книгу, с которой уже успел сродниться, и кладу ее в рюкзак.
После двух бутылок пива, выпитых с небольшим интервалом, план Малыша показался Ленке не таким уж невыполнимым.
– Ну как? – весело спросил он и больно нажал пуговицу на ее блузке. – Как там наш моторчик? Есть еще бензин в пороховницах?
– Есть, – коротко ответила Ленка, все еще слабо веря в происходящее.
– Тогда пошли?
– А билеты купить? – схватилась она за соломинку.
Малыш посмотрел на нее как на ненормальную.
Они обошли здание со стороны и оказались у черного служебного хода.
У дверей стояли расплавленные и обезвоженные непривычной сентябрьской жарой охранники.
Малыш взял Ленку за руку и уверенно пошагал вперед.
– Куда? – лениво окликнул один из охранников.
– Это со мной, – бросил Малыш, даже не удостоив его взглядом.
Они вошли в такой же, как и пару часов назад, раскаленный павильон и молча двинулись по рядам.
То, что последовало дальше, Ленка помнила очень смутно. Все происходило словно во сне, независимо от ее воли и желаний. Средь бела дня, находясь в твердом уме и ясной памяти, она попала под мощное, непредсказуемое и подавляющее влияние, которое по силе своего воздействия могло сравниться только с гипнозом.
Позднее, проворачивая в мозгу события того дня, Ленка пыталась найти объяснение своим поступкам, но ее усилия были тщетны. Колдовство какое-то. Или иные оккультные практики.
Карлсон и Малыш действовали по строго оговоренному плану. Малыш шел впереди, Ленка чуть отставала, но не теряла его из поля зрения ни на минуту.
Порой ей казалось, что она заблудилась в чужом, незнакомом ей городе. Всюду сновали странные, озабоченные люди с нервными тревожными лицами. Даже не люди, а биороботы с красными, горящими от перенапряжения глазами двигались по засекреченным, известным только им маршрутам. Проторенные дороги, заповедные тропы, места привалов и легкий запах костра оставляли они за своими спинами и, не оглядываясь, шли вперед к намеченной цели. Казалось, что все эти первооткрыватели, паломники и пираты в один из погожих сентябрьских дней одновременно покинули свои убогие жилища и устремились на Выставку достижений народного хозяйства с целью всем миром поохотиться на «редких книг и изданий».
Ленка в полукоматозном состоянии пробиралась сквозь густую толпу, совершенно забыв о том, зачем сюда пришла. Перед ее глазами без конца и края раскинулось многоцветное книжное море, и ничто не предвещало бури.
– Ты будешь меня, в конце концов, прикрывать или нет?
Ленка услышала горячий шепот Малыша и вздрогнула.
Он взял ее за руку и потащил куда-то в угол, за книжные прилавки. Там, между окнами и высокими выставочными стендами, был узкий длинный коридор, надежно отделявший их от бурлящего человеческого водоворота.
– Смотри, что у меня есть. – Малыш достал из рюкзака тонкую, в немодной картонной обложке книжку.
– Ричард Олдингтон «Смерть героя», – прочитала Ленка и, пожав плечами, спросила: – Зачем тебе это старье?
– Иосиф Бродский, «Письма римскому другу», – озвучила их названия Ленка, – «Цветы зла», Шарль Бодлер. Ты что, поэт? – удивилась она.
– А что, незаметно? – усмехнулся Малыш.
– А я думала почему-то, что ты художник.
– Ну, художник, предположим, у тебя уже был.
– Когда это? – Ленка, склонив голову, гладила рукой теплый кожаный переплет.
– В прошлой жизни.
– Что-то я тебя не понимаю, – сказала она и наугад открыла Бродского.
– А это и неважно.
– «... на Васильевский остров я приду умирать...» – опять прочитала вслух Ленка и, вздохнув, добавила: – Пообещать-то он пообещал, а почему-то не пришел.
– Много ты понимаешь! – разозлился Малыш, отбирая у нее книги.
– Ничего не понимаю! – честно призналась Ленка. – Что я вообще здесь делаю?
– Пока ничего не делаешь. – Малыш опустил рюкзак на пол. – Но все еще можно исправить.
Дело даже было не в его голосе, а в той интонации, с которой Малыш произнес эту ничем не примечательную фразу. Он словно не проговорил ее, а пропел. И даже не пропел, а продекламировал. А может, и не продекламировал, а просто подумал вслух? И Ленка почувствовала, как у нее в висках застучали крепкие кленовые палочки: «Встань пораньше, встань пораньше, встань пораньше...»
Малыш стоял в шаге от нее и спокойно разглядывал ее губы.
«Ты услышишь, ты услышишь, как веселый барабанщик...»
Экстремальное пятизвездочное приключение, о котором хотя бы однажды мечтала каждая добропорядочная домохозяйка, начало наконец претворяться в Ленкину небогатую на события жизнь. Но вместо того чтобы с широко открытыми глазами шагнуть навстречу этой пропасти, она, тщетно силясь совладать с тиком мелко дрожавших коленей, стала медленно, нелогично и обречено стекать вниз по стеклянной мути окна.
Малыш подхватил ее на полпути к полу, приподнял и, прижав спиной к стеклу, коленом раздвинул ей ноги. Искусственное дыхание изо рта в рот ненадолго вернуло Ленку к жизни, но для полного комфорта ей необъяснимо, болезненно захотелось, чтоб Малыш со всей силы, наотмашь ударил ее по лицу или так грубо впился ей в губы, чтобы она через переживание этой боли уже окончательно смогла поверить в то, что все происходящее ей не снится.
В глубине души Ленка давно уже была готова к любым, даже самым смелым экспериментам, но ее отвыкшее от таких яростных атак тело действовало совершенно самостоятельно и независимо от ее потаенных потребностей и желаний. Неподатливое, деревянное, скованное, оно бы еще долго не подчинялось ей и боролось за свою свободу, но внутри Ленки уже сокращалась прочная, безотказная, хорошо смазанная пружина, грозя всему существу ее скорым предательством и изменой.
Малыш напрягся, громко втянул носом воздух и, уловив низменным первобытным чутьем полную Ленкину готовность, ухватил ее крепко за волосы и с силой развернул к окну.
Ленка не чувствовала ни боли, ни унижения, ни стыда. Сухость сковывала ее горло, и она, точно собака в зной, дышала прерывисто и часто. Ноги не держали ее, и, чтоб сохранить равновесие, Ленка прислонилась к пыльному оконному стеклу сначала только ладонями, потом грудью и под конец – лбом. Лоб был все еще горячий и влажный. Ленка подумала, что сейчас к нему, как к липкой ленте-мухоловке,
