Однако авторы этих воспоминаний ошибаются, когда говорят, что мысль эта была впервые оформлена не в столице, а в Ставке при этом называют в целях обвинения имя генерала Алексеева.

Из приведённого выше мною рассказа видно, что уже в ночь на 2 марта Председатель Государственной Думы во время своей беседы с Н. В. Рузским определённо затронул династический вопрос. Что же касается генерала Алексеева, то последний лишь присоединился к мысли, высказанной по этому вопросу М. В. Родзянкой, и передал её на заключение главнокомандующих фронтами в телеграмме того же 2 марта, но отправленной из Ставки, как мною уже отмечалось, лишь утром названного числа.

Я не думаю, чтобы почин в вопросе об отречении мог иметь какое-либо решающее значение, ибо мысль о неизбежности такового отречения зарождалась у массы людей, и притом у части их – задолго даже до возникновения сейчас описываемых событий. Вытекала же она из оценки ими реальной обстановки того времени. И если я счёл необходимым остановить на данном обстоятельстве внимание моих читателей, то лишь в интересах исторической точности хода событий.

Важно, наоборот, отметить, что уже к ночи на 2 марта эта мысль созрела и в Петрограде, и в Ставке окончательно и что она стала обсуждаться громко, но не в качестве принудительного революционного «действа», а как лояльный акт, долженствовавший исходить сверху и казавшийся наиболее безболезненным выходом из создавшегося тупика.

В такой постановке вопрос подвергся обсуждению и во Временном комитете членов Государственной Думы, причём этот Комитет пришёл к выводу о желательности доведения его заключения до сведения Государя. Точно так же было поступлено и Начальником Штаба Верховного Главнокомандующего, равно Главнокомандующими всеми фронтами, представившими честно и откровенно свои мнения на Высочайшее воззрение. Здесь не было потому ни «измены», ни тем более «предательства».

Эти слова, найденные впоследствии в дневнике отрёкшегося Императора, должны были быть отнесены, конечно, не к тем, кто брал на себя решимость высказываться в столь трудное время о возможных выходах из положения, но, скорее, к тем, кто горой стоя за устаревшие формы самодержавия в дни «силы» последнего – исчез с лица земли в решительную минуту и оставил Царя, как жертву и искупление за упрямое безумие его прежних советников!

Для выполнения ответственной задачи по осведомлению Императора Николая II о том, что Комитет Государственной Думы находит единственным выходом из создавшегося положения его отречение в пользу сына Императора. Для доставления, в случае согласия Государя с этим мнением, соответствующего манифеста добровольно вызвались выехать во Псков А. И. Гучков и В. В. Шульгин.

Оба эти лица, принадлежа к монархическим партиям, насколько мне это известно, полагали, что передача акта об отречении Императора Николая II в пользу его сына через них не будет знаменовать окончательного крушения в России монархии вообще и династии в частности.

Правда, А. И. Гучков был из числа тех общественных деятелей, которых особенно не любили при дворе, считая их лидерами оппозиции и врагами «святого старца», но там, при дворе, простодушно полагали вообще, что всякая оппозиция вредна и непременно несёт в себе зародыши революционности. Во всяком случае, совсем иначе могло быть истолковано дело отречения, если бы в поездке к Царю приняли участие представители левых партий, как об этом одно время шли разговоры в Таврическом дворце.

– Я отлично понимаю, почему я еду, – говорит в своих воспоминаниях В. В. Шульгин. – Я чувствовал, что невозможно поставить Государя лицом к лицу с «Чхеидзе». Отречение должно быть передано в руки монархистов, и ради спасения монархии!..

Так ставился вопрос в то время лояльными кругами…