Видно было, что в душе его зреет какое-то решение, дорого ему стоящее!..
Наступившая тишина ничем не нарушалась. Двери и окна были плотно прикрыты. Скорее бы… скорее кончиться этому ужасному молчанию!..
Резким движением Император Николай вдруг повернулся к нам и твёрдым голосом произнёс:
– Я решился… Я решил отказаться от Престола в пользу моего сына Алексея… – При этом он перекрестился широким крестом. Перекрестились и мы…
– Благодарю вас всех за доблестную и верную службу. Надеюсь, что она будет продолжаться и при моём сыне.
Минута была глубоко торжественная. Обняв генерала Рузского и тепло пожав нам руки, Император медленными задерживающимися шагами прошёл в свой вагон.
Мы, присутствовавшие при всей этой сцене, невольно преклонились перед той выдержкой, которая проявлена была только что отрёкшимся Императором Николаем в эти тяжёлые и ответственные минуты…
* * *
Как это часто бывает после долгого напряжения, нервы как-то сразу сдали… Я как в тумане помню, что вслед за уходом Государя кто-то вошёл к нам и о чём-то начал разговор.
По-видимому, это были ближайшие к Царю лица… Все были готовы говорить о чём угодно, только не о том, что являлось самым важным и самым главным в данную минуту… Впрочем, дряхлый граф Фредерикс, кажется, пытался сформулировать свои личные ощущения!.. Говорил ещё кто-то… и ещё кто-то… их почти не слушали…
Вдруг вошёл сам Государь. Он держал в руках два телеграфных бланка, которые передал генералу Рузскому, с просьбой об их отправке.
Листки эти Главнокомандующим были переданы мне, для исполнения.
«Нет той жертвы, которой я не принёс бы во имя действительного блага и для спасения родимой матушки России. Посему я готов отречься от Престола в пользу моего сына, с тем чтобы он оставался при мне до совершеннолетия, при регентстве брата моего – Михаила Александровича».
Такими словами, обращёнными к Председателю Гос. Думы, выражал Император Николай II принятое им решение.
«Во имя блага, спокойствия и спасения горячо любимой России я готов отречься от Престола в пользу моего сына. Прошу всех служить ему верно и нелицемерно», – осведомлял он о том же своего Начальника Штаба телеграммой в Ставку.
Какие красивые порывы, – подумал я, – заложены в душе этого человека, всё горе и несчастье которого в том, что он был дурно окружён!..
* * *
Было около четырёх часов дня, когда мы выходили из вагона. На дебаркадере генералу Рузскому была подана присланная из штаба телеграмма о совершенно неожиданном для нас приезде в тот же день вечером из Петрограда двух видных членов законодательных палат: члена Государственного Совета А. И. Гучкова и члена Госуд. Думы В. В. Шульгина. С какой миссией едут они к нам во Псков? Мысль об этом осложняла обстановку, и нам казалось, что прежде чем на что-либо решиться бесповоротно, осторожнее было выждать прибытия упомянутых лиц.
Под влиянием таких соображений генерал Рузский вернулся в вагон к Государю, который, одобрив сделанный ему доклад генерала Рузского, повелел задержать отправку по назначению заготовленных телеграмм.
В ожидании прибытия депутатов из столицы я возвратился к себе в штаб; Главнокомандующий же решил остаться в своём вагоне на вокзале.
В штабе меня буквально разрывали на части; поминутно вызывали к аппарату из Ставки, где, видимо, очень тревожились неполучением определённого решения.
В этот период времени из Могилёва от генерала Алексеева был получен проект манифеста, на случай если бы Государь принял решение о своём отречении в пользу цесаревича Алексея. Проект этого манифеста, насколько я знаю, был составлен директором Дипломатической канцелярии при Верховном Главнокомандующем Н. А. Базили, по общим указаниям генерала Алексеева.
По получении проекта манифеста я немедленно отправил таковой генералу Рузскому в его вагон.
* * *
Около 10 часов вечера я получил известие о скором прибытии поезда с ехавшими к нам депутатами и потому отправился снова на вокзал.
Я нашёл генерала Рузского в его вагоне выслушивавшим доклад коменданта города Пскова. Последний только что получил сообщение, впоследствии оказавшееся ложным, о движении со стороны Луги по шоссе на Псков броневых автомобилей с солдатами, принадлежавшими к Лужскому гарнизону.
Надо сказать, что разного рода тревожным слухам в то время не было конца, почему к ним и надлежало, в общем, относиться с большою осторожностью. Тем не менее вышеупомянутое известие, ввиду перехода Луги на сторону восставших и нахождения на ст. Псков императорского поезда, очень взволновало всегда спокойного Главнокомандующего, и он тут же отдал ряд распоряжений об остановке этих автомобилей силою, не допуская до Пскова.
Покончив с этим делом, генерал Рузский сообщил мне, что им отдано распоряжение о передаче ожидаемым депутатам просьбы пройти к нему в вагон, прежде представления Императору, дабы предварительно осведомиться, «с чем они приехали»; затем он рассказал мне всё, что произошло в моё отсутствие.
– Обдумывая наедине ещё и ещё раз положение, – сказал мне Н. В. Рузский, – и приняв в соображение, что сюда едет В. В. Шульгин (слывший у нас всегда убеждённым и лояльным монархистом), мне пришла в голову мысль: не повернулись ли дела в столице таким образом, что отречение Государя явится ненужным и что страна окажется удовлетворённой созданием ответственного министерства?
– Это прежде всего доказывает правильность Вашего совета Государю не отправлять телеграмм об отречении до беседы с ожидаемыми депутатами, – ответил я.
– Да, но мне думается, что в царском поезде происходят какие то колебания в этом отношении. Я вижу это из того, что Государь присылал ко мне Нарышкина (один из флигель-адъютантов Императора Николая II) взять назад отданные мне временно на хранение телеграммы.
– Как же поступили вы, Николай Владимирович? – спросил я.
– Я сказал Нарышкину, что буду по этому поводу с личным докладом у Государя и затем действительно прошёл в вагон к Его Величеству. Государь объяснил мне своё требование о возвращении телеграмм его настоятельным желанием не отправлять таковые впредь до нового распоряжения.
Я успокоил его в этом отношении, и телеграммы остались у меня. Но в этом эпизоде, – добавил генерал Рузский, – я усмотрел наличие в царском вагоне каких-то новых колебаний…
Только впоследствии мне пришлось узнать, что Государь в этот период дня долгое время совещался с лейб-хирургом профессором С. П. Фёдоровым о здоровье своего сына.
Получив новое подтверждение о неизлечимой болезни цесаревича Алексея, Государь Император, видимо, тогда же решил изменить характер своего отречения и отказаться от Престола не только за себя, но и за сына; генералу Рузскому он, однако, о своём новом решении не сказал ни слова.
* * *
Чрезвычайно живо описывается в некоторых воспоминаниях тот, скажу: «подсознательный» процесс, который в конце концов вылился в определённую мысль о неизбежности немедленного отречения от престола Императора Николая.
