пора было выезжать на линию. И все это время она замерзала в троллейбусе.

Она?!

Только тут Марьяна осознала, что головой-то она покачала, однако не успела произнести ни слова. Это был не ее голос!

Понадобилось некоторое время понять, что обвинения Пашке предъявляет посланник небес. Ну что ж, его неплохо информировали там, откуда послали на задание.

– Бутылку она разбила, пытаясь высадить окно. Звала на помощь, плакала. А вокруг не было ни души. Мороз в ту ночь завернул под тридцать, и очень скоро твой поганый троллейбус превратился в ледяной гроб.

Марьяну затрясло – от его спокойного, размеренного голоса и от воспоминаний. Боже мой, она в жизни больше так не мерзла! И как она тогда рыдала! Кажется, даже на отцовских похоронах не пролила столько слез. Все они были выплаканы там, в троллейбусе, в то время как эта тварь…

– А в это время ты, тварь, опрокидывал стакан за стаканом в теплой компании и ржал, как конь, рассказывая про девчонку-безбилетницу, которую запер в троллейбусе. И компания твоя – такие же, под стать тебе, бессердечные кобели и суки – тоже ржала и спорила: живая будет девка, когда ты вернешься, или застынет насмерть? Да, ты не исключал, что придется ее утащить в проходной двор и свалить в сугроб. Во дворик вроде этого… – Он сделал широкий жест. – А тебе не кажется, что высокая трава – тоже неплохое укрытие для трупа?

Марьяна, слушая эту вескую, будто удары топора, речь, не сводила глаз с Пашкиной физиономии. Она успела налюбоваться всеми оттенками страха, которые только способно было изобразить человеческое лицо – пусть оно даже больше всего напоминает мордочку хорька. Да, трудновато было переварить Пашке, что кто-то вызнал все его гаденькие, подленькие мыслишки! Однако, к Марьяниному изумлению, лицо Пахалова вдруг озарилось светом надежды, и он пролепетал:

– Tак ведь не померла! Живая вон!

– Я-то жива, – кивнула Марьяна, опередив своего небесного союзника. – Меня спасло чудо. А моего отца… – У нее перехватило горло, но Марьяна тут же одолела этот приступ слабости. – А моего отца ничто не спасло. Он умер один, потому что меня не было рядом. Умер один, в мучениях. И некому было вызвать «Скорую», дать ему лекарство или хотя бы воды. В полночь умер. В новогоднюю полночь, которую я встретила в закрытом троллейбусе, а ты…

И тут она едва не разрыдалась. Нет, если тогда Пашка не видел ее слез, то и теперь не увидит!

Он молчал, опустив голову. И вдруг осел всем телом – так внезапно, что посланник небес едва успел удержать его за кисть.

Однако Пашка не сделал ни малейшей попытки вывернуться и сбежать. Просто опустился на колени, едва не касаясь лбом сырой земли.

Потом спина его вдруг затряслась, и он что-то забормотал, что-то столь невнятное, что Марьяне пришлось опуститься на корточки, чтобы расслышать его лепет. Она поняла: Пашка плачет.

Он плакал и бормотал:

– Да убивайте, чего там! Мне только это и осталось. Может, я вам потом даже спасибо скажу. Зато теперь хоть знаю, почему вся жизнь колом стала. Слышала, осиновый кол в могилу забивают? А в меня забили в живого… чтоб не дергался. На другой же день, когда с тобой… я тот троллейбус об столб разбил. Хотите, покажу, об который? Вон, на Варварке. Лучше бы сам убился. Баба, с которой я жил, выгнала: чтоб духу твоего… а я, может, на ней жениться хотел… Ну, с работы турнули, это само собой. Я запил. Перебивался где чем… Потом младшего брата забрали в Чечню. Не вернулся… Я из-за язвы не служил ни дня. Кому я нужен? После его смерти мать говорит: «Паша, не пей, ты один у меня остался, уколись, чтоб не пить больше!» Ладно, наскребла мне четыреста тысяч, и я укололся. И что? Ни денег ни гроша, ни радости в жизни. Раньше хоть напьешься – и забудешься, а теперь выпьешь – и сдохнешь. Я уж думал, лучше бы помереть, а мать пишет: приезжай в деревню, будешь вместо Костеньки на тракторе…

– Чего ж не поехал? – внезапно подал голос небесный посланец.

– А на что? – глухо вздохнул Пашка, не поднимая головы. – Я б поехал, да кто на билет даст? К нам сто тыщ минимум надо… в Тульскую область. Я пешком бы пошел, да стыдно к матери бродягою и без копейки…

– А, так ты на проезд добывал в троллейбусе, что ли? – понимающе кивнул Марьянин союзник.

– Ну… вроде того… – прошелестел Пашка и всем лицом уткнулся в землю.

Ангел отпустил его руку, но Пашка не вскочил, не дал деру – так и валялся кучкой грязного тряпья.

Марьяна озадаченно поглядела вверх – и встретила не менее озадаченный взгляд своего нового друга.

Поднялась и едва слышно шепнула:

– Ну? Что будем делать?

Парень пожал плечами.

«Ого, какие плечи! – подумала Марьяна. – Значит, там, на небе, тоже качаются? И… интересно знать, они там все такие красавцы – или только он один?»

Глаза у него были серые. Пожалуй, посветлее Марьяниных. У нее темные, а у небесного посланца – как сталь. Но не ледяные, совсем нет. А вот волосы темнее Марьяниных. Густые, прямые. Под ее взглядом ангел откинул их со лба (лоб оказался высокий, умный) и растерянно захлопал длинными светлыми ресницами. Глаза у него были расставлены широко, и в сочетании с коротким хищным носом это придавало лицу выражение и настороженное, и доверчивое одновременно – такое бывает у больших птиц, у орлов, например, у коршунов или у ястребов.

«Как его зовут? – подумала Марьяна. – А разве ангелов как-нибудь назы…»

– Григорий, – прочитал ее мысли посланник небес и протянул руку. – Орлов моя фамилия. – И, увидев, как взлетели Марьянины брови, усмехнулся: – Нет, не тот самый. И даже не родственник. А тебя как зовут?