С остановки свернули в боковую улицу. И тут Пашка, с которого Марьяна не сводила глаз, несколько приободрился.

– Не пойду дальше, – уперся он. – Хоть бей, хоть стреляй – не пойду, пока не объясните, за каким чертом вы устроили эту комедию. Кошелька у чувихи-то я не брал, вы оба это знаете!

– Может быть, скажешь, и у того мужика в мятом пиджаке не тащил из кармана? – усмехнулась Марьяна.

Пашка заскрежетал зубами:

– А, тот, с газетой? Ну, у него не взять просто обидно было. Но если ты такая глазастая, то видела: троллейбус тормознул, и я добычу упустил. Так или не так?

– Так, – нехотя кивнула Марьяна.

– И потом стоял, как часовой у Мавзолея – руки по швам, так или не так? – продолжал Пашка.

– Так, так, – опять кивнула Марьяна.

– И тебя в упор не видел, сумку твою не трогал, портмонета не брал, так или не так?

– Та… – Марьяна осеклась. – Нет, не так!

– Врешь, сучка! – заорал Пашка. – Не знаю, кто ты и зачем все это устроила, но врешь, врешь, врешь!

– А, ты не знаешь, кто я? – вкрадчивым голосом проговорила Марьяна – и едва не засмеялась от счастья, что снова смотрит в эти бегающие крысиные глазки, но читает в них не злобное торжество, а страх. И в ее власти превратить этот страх в настоящий ужас.

Какое, оказывается, восхитительное чувство – освобожденная ярость! Пузырится, играет, пьянит, как бокал хорошего шампанского…

Шампанское! Вот именно – шампанское, из-за которого все началось.

– Не знаешь, да? Отлично знаешь!

– Да я тебя первый раз в жизни вижу, – пробормотал Пашка. – Небось такую хорошенькую не забыл бы.

Это он улестить ее старается, с изумлением поняла Марьяна. А в ту ночь так сладенько не пел. «Блядешка, вот как мужиков заманиваешь, дешевка!» А теперь – хорошенькая?!

– Забыл! – взвизгнула Марьяна. – Ничего, сейчас вспомнишь!

Она сделала нетерпеливый жест, и посланник небес, все еще не выпускавший Пашкину заломленную руку, послушно втащил жертву в какой-то дворик, окруженный с трех сторон заколоченными на слом домами. К тому же дворик так зарос травой, что было ясно: он не проходной и вероятность того, что сюда в ближайшее время кто-то заглянет, очень невелика.

Идеальное место для расправы…

И Пашка, похоже, это понял, потому что лицо его побледнело.

– Ты не мент, – пролепетал он побелевшими губами, оборачиваясь к тому, кто так неумолимо держал его. – Не мент!

– Разумеется, нет, – фыркнула Марьяна. – Это…

Она хотела сказать «ангел», но решила не отвлекать Пашкино внимание всякой мистической чепухой.

– Да ты не на него смотри, ты на меня смотри!

Пашка поглядел на нее, свел свои пегие бровки – напрягся, стало быть.

– Это было два с половиной года назад, – медленно проговорила Марьяна – и вздрогнула, словно тот же озноб пробрал ее и теперь. – Под Новый год. Tы тогда водил троллейбус по семнадцатому маршруту, и около одиннадцати вечера твоя смена кончалась. Tы остановил троллейбус на площади Минина и начал проверять билеты…

Она замолчала, перевела дух, вглядываясь в Пашку и пытаясь понять, вспоминает ли он хоть что-то. И вдруг глаза его побелели. Марьяна никогда не видела, чтоб у человека вдруг стали белые, как бумага, глаза, даже зрачки побелели. Губы у Пашки сделались тоже белые, и они слабо шевельнулись, издавая чуть слышный шелест:

– Да ладно… брось! Кто старое помянет… Я же пришел через полчасика, а тебя уже не было… только разбитая бутылка…

И Марьяна поняла, что Пахалов ее узнал.