Именно деньги были первым, что увидела Надежда, когда снова открыла глаза.

Ей мешало что-то цветастое, накрывшее веки. Надежда подняла руку, тупо удивившись, как трудно ей это далось, и сняла помеху. Та бумажно зашуршала в негнущихся пальцах. Это и была бумажка – пятидесятирублевка. Надежда, стараясь не шевелиться – все тело у нее почему-то жутко болело, – разглядывала красный смазанный след на уголке купюры. «Как нарочно, – вяло подумала она. – Кровавый отпечаток пальца. Плохой детектив. Однако что же это со мной?»

Было такое впечатление, что ее жестоко избили. Почему-то особенно болели бедра и ноги. Кое-как, переваливаясь с боку на бок и помогая непослушными руками, Надежда попыталась сесть – и не сдержала болезненного стона. Но он тотчас замер на губах, когда она увидела, что вся засыпана деньгами: мятыми, неновыми пятидесятирублевками и десятками. Такими с нею рассчитывался Матвей. Надежда еще обратила внимание, что пачки все либо розовые, либо зеленые. Теперь, кажется, все пять тысяч, которые она получила за дом, были небрежно раскиданы вокруг: смятые, растоптанные. На некоторых краснели пятна крови.

«Ничего не понимаю», – растерянно подумала Надежда, одной дрожащей рукой упираясь в пол, а другой неуклюже обирая с себя бумажки. Через какое-то время она с изумлением обнаружила, что складывает деньги по пачкам: десятки к десяткам, полсотни к полсотням. В голове словно тесто месили: там что-то чавкало, тяжело переваливаясь с места на место. И до чего тянуло опять опрокинуться на спину, уснуть…

Но что-то было плохое в этой боли, в этой вялости. Очень плохое, поэтому Надежда не далась слабости, а изо всей силы вдруг впилась зубами в нижнюю губу.

Она чуть не закричала в голос, потому что губа уже была искусана, и она угодила зубами в лопнувшую ранку. Однако испытанное средство помогло: эта новая боль отрезвила затуманенное сознание. У Надежды прояснилось в глазах. Она посмотрела на свое тело, вниз, – и опрокинулась на спину.

Печь, стол, занавеска в углу пошли-поплыли, все ускоряя кружение, и Надежда принуждена была закрыть глаза. Но и сквозь разноцветные круги, чередующиеся с черными пятнами, она видела свою голую грудь и живот. На теле живого места не было – сплошной синяк. А на бедрах засохли пятна крови. И так болело, так все болело внутри, в женском, тайном месте…

Надежда закрыла глаза и принялась собирать расползшуюся по телу боль. Она представила себя одной огромной ладонью, которая стискивает обрывки огненно-красных ниточек, сматывает их в клубок, а потом, сжимаясь в кулак, давит клубок, пока от него не остается одно едва сочащееся болевыми импульсами пятнышко.

Ну вот. Надежда рывком, в прыжке, поднялась с пола – и тут же повалилась снова. Но не боль сшибла с ног: в окне мелькнуло чье-то лицо.

Надежда пошарила вокруг, но не нашла, чем прикрыться, и отползла под стол. У нее было несколько секунд, пока глаза того, кто приник к стеклу, привыкнут к темноте. К тому же стол стоял под самым окном, и через трещину в стекле Надежда могла слышать каждый звук.

– Видно? Нет? – Голос женский.

– Ни хрена не видно! – Еще один женский. – Может, она вже подалась видселя?

– Ты шо? Я с белого дня глаз с крыльца не свожу. Дрыхнет еще. Эти-то небось уходили ее до полусмерти! – возразил первый голос. – Ладно, пошли пока. Выползет ведь рано или поздно!

Хлопнула калитка: бабы ушли, однако Надежда по-прежнему лежала тихо.

Она вдруг поняла, что и зачем было с ней сделано. Ее хотели унизить, растоптать. Она должна была рухнуть в предназначенную ей зловонную лужу и не подняться. Может быть, об этом Матвей, Игорь и Кешка мечтали еще с того времени, когда Надя проходила мимо них, будто не видя. И все эти годы ненависть искала выхода. Таилась в глубинах их прогнивших душонок, будто черная гадюка под колодиной. И наконец выметнулась на волю, брызжа накопленным ядом.

Можно не сомневаться: они вволю наигрались, натешились, эти дружки-неразлучники. А теперь предстоит потешиться деревне. Почти вымершей от голода в двадцатые. Почти выгоревшей дотла в сорок втором. Замордованной райкомами, облученной Чернобылем, запытанной перестройками. Смертельно уставшей от бесчеловечной жизни. Ненавидящей всякого чужого. Ненавидящей тех, кто смел высунуть голову из этого туманного болота.

Надежда была чужая. И она вырвалась из болота!

«Да? – глумливо сказала деревня. – Не бывать тому!»

Она вспомнила до жути страшный американский фильм «Гонки с дьяволом». О двух семейных парах, которые заехали на своем трейлере в какую-то провинциальную глушь, чая отдыха, но случайно оказались свидетелями жертвоприношения сатане – и принуждены были бежать, спасая свою жизнь. Они скитались по округе, однако преследователи непонятным образом снова и снова нападали на их след и наконец взяли в кольцо. Уже на пороге смерти поняли несчастные путешественники, что каждый, к кому они обращались за помощью, начиная с самого шерифа, был членом этой самой секты сатанистов, так что все попытки спастись были заранее обречены на неудачу.

Такой сектой сейчас виделась Надежде ее родная деревня.

Это как же надо ненавидеть ее, чтобы не тронуть ни червонца! «Упэртые сэлюки» деньги дороже жизни чтят! Но не дороже многолетней ненависти и отмщения. А, впрочем, они не дураки, эти трое. Знали: за ограбление точно будут искать и посадят. А вот за изнасилование… поди докажи, что оно было!

Надежда не сомневалась: если заявит сейчас о насилии, обречет себя на лютый позор. Полсотни свидетелей подтвердят, что весь вечер и ночь глаз не сводили с Матвея, Игоря и Кешки, которые, конечно же, были за тридевять земель от Новогрудкова. И чем больше будет метаться Надежда со своими попытками добиться справедливости, тем большее наслаждение получат и три негодяя, и их бабы, согласные стерпеть измену мужей, лишь бы только затоптать не в меру возомнившую о себе Надьку, и